Я и без того был завсегдатаем библиотек, а тут и вовсе зачастил в них, выискивая все о православной церкви, вычитывая новейшие доводы в защиту веры, доводы, идущие в ногу с нашим, двадцатым веком. Я читал работы о происшедшем в девятом веке церковном расколе, читал все, что мог найти об Иоанне Дамаскине, читал труды Августина и Фомы Аквинского, а также описание церковных обрядов. Самообразование это требовало известной осторожности: в библиотеках я работал преимущественно прямо в читальном зале, а если уносил с собой, то только книги с вполне невинными названиями.
Более всего меня беспокоило, что я не знал ни одной молитвы и вообще не представлял себе, как надо молиться. Я истово верил в Господа и не знал, как обращаться к Нему. В конце концов, испытывая потребность обратиться к Нему, я стал делать это в форме мысленных писем, начиная их со слова „дорогой” и прося прощения за невежество свое, за то, что не знаю, как надо к Нему обращаться. Я чувствовал, что „письма” мои читаются, и это давало мне утешение.
Порой лишь вера помогала мне сохранить рассудок. Но я никому не говорил о ней, даже жене. Хотя православный должен причащаться святых таинств и исповедоваться, я не мог позволить себе этого до самого приезда в Америку. Не мог, ибо никому не доверял.
Жизнь моя и без того была полна стрессов, а религиозное обращение стало дополнительным фактором внутреннего напряжения. Всю свою жизнь я старался быть искренним с собой, как учил меня мой отец. Меня все более и более мучило противоречие между необходимостью служить безбожному государству и пониманием аморальности этого служения. Я уговаривал себя, что работа моя — на благо моей страны, и надеялся, что это именно так, а не иначе.
Парадоксальным образом как раз в то время, когда я тайно искал утешения в лоне религии, мне пришлось вступить в партию. Отнюдь не по собственной воле, ибо я никогда не был фанатичным сторонником марксистско-ленинских идей и к тому же знал, что слишком многие вступали в партию прежде всего из карьеристских соображений. Однако к тому времени я уже несколько лет работал в организациях, непосредственно подчиненных Международному отделу ЦК — одному из важнейших органов партии. Все мои коллеги были партийцами, один я — словно белая ворона. И начальство не раз обращало на это внимание. Наконец мне было прямо сказано: или я вступаю в партию или должен распрощаться со своей работой. Ситуация была весьма серьезной, так что я все-таки представил соответствующие бумаги в райком.
