Я даже наклоняюсь ближе, чтобы проверить, но в этот момент Монашка приходит в себя, резко вырывает запястье из моей ладони и со всего размаху бьет меня по лицу.
Если бы я был хоть немного трезвее — я бы не дал какой-то левой сучке, корчащей из себя целку, лупить меня ни за что. Но я в хлам. Так что пощечина даже «в кассу»: когда в ушах перестает звенеть, приходит очередь легкого просветления. Туман рассеивается, и я до меня доходит, что бухать и курить в доме господнем, наверное, лучше не стоит.
Даже если у меня для этого настоящий, а не надуманный повод.
В этот день, десять лет назад, я стал сиротой.
В этот день, десять лет назад, умерла мать — единственная живая душа, которой было не плевать меня.
А человеку, который в метрике значится моим отцом, я до сих пор торчу в глотке гниющей рыбьей костью. В тот день, когда сдохну, он устроит грандиозный праздник по случаю того, что рыжий выродок больше не будет порочить своим существованием ветку его грандиозного и выпестованного семейного древа.
Чертов ублюдок.
— Прости, чувак, — поднимаю взгляд под острый свод церкви. Господь — он где-то там, над всей этой хренью, а не в образах и с осуждающим взглядом. — Ничего личного. Прости, что завалился бухой и конченный. Просто… ну, знаешь… Мне реально больше не к кому пойти.
Уже срать, куда подевалась Монашка.
Сейчас даже гадко вспоминать вкус ее губ, и я снова тянусь к бутылке, чтобы запить неприятное послевкусие.
— Да-да, — продолжаю монолог со своим невидимым собеседником, — я в курсе, что минуту назад собирался завязать. Но я конченный человек, чувак. Не надо было умирать, чтобы земля носила таких вот гандонов.
Я медленно, шатаясь, встаю.
Оставляю бутылку на скамье, надеясь, что «зеленая фея» послужит этой ночью еще кому-нибудь.
На улице колючий холодный ветер, но меня не берет. Только последняя капля разума нашептывает, что лучше не сходить с ума окончательно и не снимать куртку. Если уж подыхать — так пафосно, а не замерзать в снегу как последний алкаш.
Хоть я, по сути, именно он и есть.
Я притрагиваюсь кончиками пальцев к губам, закрываю глаза.
Во рту живо всплывает терпкий вкус алкоголя, от которого у меня задеревенел язык и онемели, кажется, даже зубы. И где-то внизу живота узлом скручивает странное ноющее чувство: мне словно нравится снова и снова возвращаться во вчерашнюю ночь и вспоминать рыжего сумасшедшего Дьявола.
— Нам пора, Анфиса. Хватит делать вид, что тебе все это очень неприятно и обременительно.
