— Кто это?
Ребята объяснили, что это рисунок их товарища, молодого художника-самоучки, участника боев в Миикэ, он сделал зарисовку под непосредственным впечатлением очередной стычки. Это эскиз. Потом он написал его углем на асфальте перед самым носом полиции, занявшей «линию обороны». С асфальта его, конечно, стерли, а вот эскиз они очень берегут.
И вдруг я поняла, почему этот рисунок казался мне таким знакомым. Конечно же, это был Шадр, живые контуры одной из лучших его работ — «Булыжник — оружие пролетариата».
Правда, при детальном рассмотрении обнаруживались и различия, но весь облик шахтера, рожденный как бы единым дыханием, по своему огромному душевному накалу словно повторял силу и темперамент молодого русского пролетария, защищающего в схватке свои классовые интересы.
Я спросила, знают ли они Шадра, слышали ли о нем.
— Садура? (в японском языке нет буквы «ш», а сочетание согласных читается, как сочетание слогов) — Садура? — задумчиво протянули оба сразу. — Нет, не слышали.
Знал ли их товарищ скульптуры Шадра, а может, вообще никогда не слышал о нем? Неизвестно. Но каков бы ни был замысел автора, как бы ни назвал он свою работу, несомненно, что рождена она была грохотом боев и в ней жило то же эхо революционных сражений, что и в грозном названии шадровского произведения «Булыжник — оружие пролетариата!»
Вероятно, это был один из тех случаев, которые подтверждают истину, что образы и идеи художнику дает сама жизнь, пафос же и трудности революционных сражений могут создавать похожие ситуации во всех концах мира!
Мимо нашего отеля каждое утро проходил мальчишка. Лет восьми-десяти. Аккуратный, как все японские дети, — ровная щеточка густых черных волос, белоснежная тетороновая рубашка с коротким рукавом, синие отглаженные брючки с замысловатой бронзовой пряжкой на ремешке. Спокойный маленький человек с ранцем за спиной уверенными и неторопливыми шагами мерил асфальтовую дорожку. Куда он исчезал, пройдя под нашим окном, мне как-то не удавалось выяснить. Наверняка он шел в школу. Куда может идти утром такой малыш? Но школы вблизи не было видно, во всяком случае не было слышно. Если в Москве в квартале, где вы живете, есть школа, можно не сомневаться, что вы об этом знаете. С раннего утра она гудит, как трудовой улей. Когда в школе последний звонок, пространство между домами заполняется бегущими веселыми мальчишками, стайками девочек, ребячьи голоса так и бьются о стены и окна домов, неумолчным гомоном наполняя старые московские переулки! И так мы привыкли к этому, что только в воскресный день можем себе представить школьное здание безмолвно глядящим в затихший до понедельника переулок.
