– Отпусти.
– Нет.
Я вцепилась в сопротивляющегося мертвой хваткой и выволокла со двора гробовщика.
– Отпусти меня!
– Возвращайся домой к маме. – Я толкнула его вперед, как только мы оказались на тротуаре. – Не желаю больше ничего слушать о мертвых мальчиках.
– Ты чокнутая, вот ты кто!
Он возмущенно оглянулся на меня через плечо и побрел по тротуару. Его друзья присоединились к нему, прыская в кулак.
Не успела я дойти до конца квартала, как русоволосый мальчишка закричал издалека:
– Если хочешь знать, моя мама лежит в больнице. У нее грипп. Я не могу пойти домой к ней.
Я смахнула слезы тыльной стороной руки и ускорила шаг.
Пройдя три квартала к желтому дому тети Эвы, я увидела чей-то велосипед возле ее роз. Долговязый мальчишка лет двенадцати, не больше, в форменной кепке и черном галстуке ожидал на крыльце с конвертом и планшетом в руках. Увидев, что я свернула к дому, он быстро пошел мне навстречу. Я приготовилась услышать плохие новости.
– Здравствуйте, мисс. – Голос мальчика звучал приглушенно из-за маски, которая была завязана так туго, что наверняка причиняла ему боль. – Вы миссис Уилфред Оттингер или мисс Мэри Шелли Блэк?
– Я мисс Блэк.
– Пожалуйста, распишитесь здесь.
Слова на его планшете расплылись перед моими усталыми глазами. Я увидела только жирную надпись ВЕСТЕРН ЮНИОН в самом верху страницы. Кто-то прислал нам телеграмму.
– О нет. – Я оттолкнула планшет. – Еще одна смерть сегодня – это слишком. Не надо мне это отдавать. Не надо сообщать мне о смерти отца.
– Я не читаю телеграммы, мисс. – Он снова сунул мне планшет. – Пожалуйста, распишитесь. Я не могу уехать, не доставив телеграмму, если кто-то был дома.
Я покачнулась и схватила мальчика за руку, чтобы не упасть.
– Прошу вас, мисс. Все будет хорошо.
Он поддержал меня, и я трясущимися пальцами нацарапала что-то похожее на подпись. Взяв у него коричневый конверт, я разорвала его и прочла короткое сообщение от дяди Ларса из Портленда.
ОН ЗАДЕРЖАН БЕЗ ПРАВА
ОСВОБОЖДЕНИЯ ПОД ЗАЛОГ.
СУД НАЗНАЧЕН НА ДЕКАБРЬ.
ЕМУ ГРОЗИТ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ.
ПУСТЬ М. Ш. ПОБУДЕТ У ТЕБЯ.
Л.
Двадцать лет.
Если суд присяжных решит судьбу моего отца таким образом, когда он освободится, ему будет шестьдесят пять лет. Мне будет тридцать шесть. И все потому, что папа ненавидит войну.
Телеграмма выпала из моих пальцев на дорожку. Я направилась к дому, оставив на листке бумаги грязный отпечаток своего ботинка, и хлопнула дверью с такой силой, что окна задребезжали. Оберон затрещал у себя в клетке. У мальчика из «Вестерн Юнион», наверное, сердце ушло в пятки. Прыгнув на велосипед, он умчался с такой скоростью, какую только могли развить его костлявые ноги.
