— Пожалуйста, присядь, Зинут!
В эту коротенькую фразу он неожиданно для себя вложил столько нежности и любви, что даже сам удивился. Она не села.
— Слушаю. Так о чем ты хочешь говорить?
— Нам о многом нужно посоветоваться. — Домантас несколько отрезвел. — Ты знаешь, условия нашей жизни изменились… Несомненно, это временно, однако пока нам придется существовать на довольно небольшие доходы. Я подыскал на окраине не такую уж плохую квартирку…
— Минуточку… — прервала она его и быстро прошла в спальню.
«В чем дело?» — озадаченно подумал Домантас. Но Зина тут же возвратилась, подошла к столику и, что-то положив на него, сказала:
— Прошу!
На столике лежало обручальное кольцо. Он вздрогнул и отпрянул, словно перед глазами у него зажгли слепящий свет. В висках горячо забилась кровь.
— Ты что… в новую квартиру со мной уже не пойдешь? — еще не сообразив, что все это означает, задал он неуместный вопрос.
— Именно, — отрезала она. Но, взглянув на его растерянное лицо, грустно усмехнулась.
А Домантас не мог прийти в себя.
— Я ничего от тебя не требую, — став в дверях спальни, тихо сказала Зина. — Все, что у нас есть, остается тебе. Я возьму лишь свою одежду, тебе она не нужна. И думай обо мне что хочешь. — На лице ее отражалась целая гамма чувств: жалость, пренебрежение, может быть, и презрение. Уже скрывшись в спальне, она снова выглянула оттуда и закончила: — Да, если ты не возражаешь, мой жених может устроить тебя на службу.
Домантас взвился. Он шарахнул кулаком по столу и истерически закричал:
— Не смей! Не смей издеваться!
Зина быстро прикрыла дверь и дважды повернула ключ.
I
В декабре 1926 года, совершив, правда не без помощи кадемов, государственный переворот, разогнав сейм, власть в стране захватили таутининки[10]. События эти очень взволновали Домантаса. Раздумывая о возможных последствиях переворота и желая уяснить себе, в каком же направлении пойдет теперь общественная жизнь Литвы, Викторас пытался определить и собственный путь. Что же должен предпринять он? Махнуть рукой на идеалы юности? Примкнуть к новым владыкам страны, вернуться к политической деятельности и попытаться получить ответственный пост? Или продолжать заниматься журналистикой, перебиваться, так сказать, с хлеба на квас, существуя на нищенские гонорары и ожидая наступления «эры справедливости»? Хоть и очень заманчиво было снова твердо встать на ноги, иметь постоянную работу и прочное общественное положение, какой-то внутренний голос шептал ему: «Нет! Это не для тебя. Не связывайся с заговорщиками; не принесет родине благоденствия власть, растоптавшая демократию…»
