— Нет.
— Я заметил, что литовцы его не ценят. Литовцы — люди крайне примитивного душевного склада.
— Как знать! — рассердился Домантас. — Может быть, мы не поддерживаем всяких гастролеров-иностранцев только из патриотизма. И вообще вы очень поверхностно судите о душе литовца.
Пощипывая бородку, Никольскис неприязненно посматривал на собеседника.
— Не обижайтесь, господин Домантас, — проговорил он. — Но патриотизм ваш несколько наивен.
— Лучше уж такой иметь, чем никакого.
— Извиняюсь, на что вы намекаете?
— На то, что для некоторых Литва… лишь страна хороших доходов.
— Стало быть… стало быть… — Никольскис побагровел от злости. — Впрочем, что иное можно было ожидать от вас?! Извините!
Он резко поднялся и отошел.
Оставшись один, Викторас задумался о том, почему они столь неожиданно сцепились. Слишком уж быстро отнес Никольскис на свой счет его высказывание. В конце концов, так ему и надо! Кто же его не знает, пеовяка![3] Домантас взял бокал и выпил его до дна.
Танец кончился, вернулись Мурза и Домантене.
— Куда девался Никольскис? — спросил Мурза.
— Слишком уж этот господин чувствителен.
Мурза сразу понял, что они не поладили.
— Ну ты-то уж умеешь выложить в глаза человеку правду-матку, — дружелюбно улыбнулся он и сел на место Никольскиса, рядом с Домантасом.
Викторас рассказал о причине ссоры и добавил:
— Удивляюсь, что наши ему так доверяют.
— Видишь ли, он принадлежит к нашей партии. Неужели передоверить чужим такую важную область экономики, как кооперация?
— Ему бы где-нибудь в провинции начальником полицейского участка служить, а не кооперацией руководить, — все еще горячился Домантас.
— Э, нет, не скажи! Он довольно способный человек. Ты же в курсе, как мало у нас людей, знающих экономику.
— Но какие у него взгляды? Просто…
— При чем тут его взгляды? Если начнем разбираться во взглядах каждого — половину наших людей придется в шею гнать. Я вас помирю. Согласен?
Говорил он дружески и доверительно. Правда, не без некоторой покровительственности. Впрочем, Мурза был значительно старше Виктораса и имел на это право. После ухода Никольскиса он почувствовал себя словно бы в обществе совсем близких людей. Настроение его поднялось. Он даже стал обращаться к Домантасу на «ты», некоторая нарочитость и холодок исчезли. Подозвал кельнера, заказал шикарный ужин. Ел с аппетитом, много пил и становился все непринужденнее. Викторас тоже выпил и повеселел. Алексас рассказывал о себе, говорил, что очень ценит поэзию, любит добрых друзей. А когда Домантене осторожно намекнула, почему бы ему не подыскать в пару себе другое, может быть еще более нежное, сердце, он громко рассмеялся.
