— Мое мнение всегда противоположно мнению моего муженька, — отшутилась Домантене.
— Браво, сударыня! — вмешался в разговор Мурза. — Взгляды красивых женщин всегда должны противостоять взглядам их мужей. За красивых женщин! — И он, высоко подняв бокал и лукаво взглянув сквозь него на Домантене, выпил до дна.
— Присоединяюсь от всего сердца! — Никольскис осушил свой.
Домантас лишь пригубил шампанское и как-то поспешно закурил папиросу.
В словах Алексаса Мурзы, в его манере держаться сквозила самоуверенность человека, знающего себе цену. Домантас же чувствовал себя несколько скованно. Он был задумчив, недоволен ни собой, ни другими.
Некоторое время они молчали. Сидя напротив Домантене, Мурза не сводил с нее глаз, наблюдая, какое впечатление произвел его тост. Зенона потупилась, делая вид, что шокирована столь явным восхищением собой, однако ей было приятно, что красота ее замечена и высоко оценена.
Именно о ее красоте думал и Мурза. Он окончательно убедился, что Домантене просто необыкновенна. Чуть удлиненное пропорциональное лицо, гладкий лоб, прямой нос, полные, в меру подкрашенные губы и необычайно нежная кожа. На всем ее облике лежала печать совершенства, а нежный, умный, непринужденно кокетливый взгляд, искренняя, но сдержанная улыбка дышали таким очарованием, которое каждый замечает, чувствует, оно сразу же, при первой встрече говорит о красоте женщины. Мурза вспомнил, как во время танца мужчины поглядывали на нее и в душе, несомненно, завидовали ему.
Чтобы прервать затянувшееся молчание, Домантене заговорила первая:
— Господам, вероятно, скучно на балу?
— О нет! Напротив! Я во всяком случае не жалею, что пришел сюда, — оживился Мурза. — Позвольте предложить вам сигарету, сударыня.
— Спасибо. Не курю.
— Все современные женщины курят. Разве вы исключение?
— Не исключение, просто я еще не успела осовремениться.
Снова заиграл оркестр.
— Но от танца вы не откажетесь? — спросил Мурза, вставая.
— Да, танцевать я люблю.
Они пошли к свободному пространству зала, обходя столики, за которыми сидела шумная публика.
Домантас задумался, глядя перед собой, а Никольскис кого-то приветствовал, потрясая растопыренной ладонью. Наконец Викторас обратился к соседу:
— Так, значит, вы действительно убеждены, что у нашего народа нет своей культуры?
— Какая может быть культура у простолюдинов, милейший господин Домантас?
— Ну, скажем, хотя бы народное искусство.
— Это, стало быть, песни?.. Возможно, когда ничего лучшего не было, они имели свое значение. Но ведь важна городская культура. А здесь у нас ничего хорошего нет… и очень я, стало быть, сомневаюсь, будет ли. Зачем только мы в этот народ вцепились? Счастье, что еще кое-кто из заграницы приезжает… Любите ли вы балет? — неожиданно переменил он тему.
