Но и со службой в частных заведениях тоже было трудно. После поражения кадемов на выборах появилось большое количество безработных, подобных Домантасу. Те из уволенных в первую очередь чиновников, кто действовал оперативно, сумели все-таки с грехом пополам устроиться, кое-кому помогли рекомендации лидеров партии, еще сохранивших свой политический вес… Но опоздавшим, к которым принадлежал и Домантас, пришлось туго. Слова утешения, советы и обещания они получали в изобилии, но должности, на которые они могли бы претендовать, были уже заняты.
Пришлось браться за перо. Домантас начал сотрудничать в нескольких газетах и журналах. Тут пока еще было посвободнее, не столь большой наплыв. Каждая статья его публиковалась, и время от времени перепадал кое-какой гонорар. Конечно, работа эта была не из очень доходных, но все же лучше, чем ничего. Сведя расходы к минимуму, можно было как-то тянуть.
И все-таки работа в печати интересовала Домантаса. Помимо нескольких десятков литов в неделю она доставляла еще и моральное удовлетворение. У него был неплохой стиль, и добросовестные читатели дочитывали его опусы до конца без особой скуки…
Если здесь все развивалось успешно, то на домашнем фронте положение осложнилось: Зина исчезла. Уже несколько суток она не возвращалась домой. Сбежала? Сошлась с Мурзой? Но почему ничего ему не сказала? Ведь не привяжет он ее, если ей вздумалось уйти. Хорошо еще, что за последние месяцы он привык редко видеть Зину дома, иначе, наверно, уже стал бы разыскивать ее через полицию.
Миновала неделя. И вот у их подъезда остановилось такси, из которого вышла пропавшая жена. Еще в окно Домантас увидел, как она похудела и изменилась.
— Ты очень волновался, что меня нет?.. — заговорила она несмело, миролюбиво, тихо.
Беспомощно улыбаясь, подошла к мужу, поцеловала его в губы и, не снимая пальто, опустилась на диван. Домантас удивленно молчал.
Выглядела она действительно скверно — лицо побледнело, глаза запали, и под ними без всякого подкрашивания легли темные тени, руки тоже какие-то бескровные, худые — почти прозрачные; стала похожа на уставшего ребенка — легкая, бледная, невинная…
Сердце Виктораса охватила острая жалость. Он подошел к жене, склонился к ней:
— Что с тобой? Ты больна?
— Неважно чувствую себя. Но скоро окрепну.
Она ответила так, словно муж знал, что с ней произошло.
— А что с тобой было?
— Немножко полежала в женской больнице…
— В женской больнице?! — в смятении отпрянул от нее Викторас. — Разве ты болела? Может, операцию делали?
