Хорошенько и со всех сторон обдумав создавшуюся ситуацию, Домантас вернулся домой в гораздо лучшем настроении, чем вчера. Теперь можно было сообщить обо всем Зине. Правда, решиться на это и сейчас было нелегко. Он боялся ее упреков, слез.
А Зина в этот вечер, как нарочно, вернулась домой довольно рано, и они вдвоем сели пить чай.
— В будущем месяце получаю отпуск, — буркнул он наконец глухо и нечленораздельно, не поднимая глаз.
— Так. И где же ты думаешь провести его? — осведомилась жена без всякой заинтересованности. В ее тоне прозвучало безразличие, словно он был ей совсем чужой, и спрашивала она не «где проведем отпуск», а «где ты думаешь провести его». Домантаса это обидело, однако он сдержал раздражение и ответил:
— Полагаю, что этим летом мы никуда не поедем.
— Почему?
— А просто так… Останется в кармане лишний лит… — подбирал он слова, обдумывая, как сообщить ей самую неприятную новость.
— Решил экономить? Уж не дом ли собираешься строить? — съязвила жена, не скрывая иронии.
Домантас еще ниже опустил голову и сказал задумчиво, словно самому себе:
— А пожалуй, было бы неплохо иметь собственный дом… хоть небольшой… или, на худой конец, собственную квартиру…
— Поздравляю! — улыбнулась она. — Разумное желание, жаль, что запоздалое… Ну, признайся: шатается твое директорское кресло? — приперла она мужа к стене, догадываясь, что скрывается за его словами.
— Уже уволили.
У Домантене только чуть порозовели щеки. Минуту она молчала, серьезно глядя на Виктораса, вовсе не собираясь устраивать истерики, рыдать и ломать руки. Мысль о возможности такого конца карьеры мужа не была ей чужда; она неоднократно думала об этом и отнюдь не успокаивала себя: дескать, все обойдется… Однако не ожидала, что все произойдет так скоро. И эта внезапность несколько обескуражила ее.
— С какого времени? — холодно уточнила она.
— Месяц отпуска мне оплатят, а после — свободен…
— И от службы, и от жалованья, — с оскорбительным презрением закончила она недоговоренное мужем.
Собираясь с силами, чтобы рассказать о случившемся, Домантас опасался ее причитаний и слез… Зина же отреагировала на сообщение без плача и стенаний, и Домантас почувствовал себя глубоко обиженным.
— Да, и от службы, и от жалованья… хотя, кажется, тебе от этого ни тепло ни холодно, — после небольшой паузы с нескрываемой горечью упрекнул он ее.
Она усмехнулась. В этой ее странной усмешке проскользнула жалость, смешанная с презрением.
— Какой ты все-таки ребенок, Викторас. Все еще думаешь: нация, государство, честность… Боже мой, боже!
