— Я посоветовал бы вам быть поскромнее… или вы не понимаете?! — покраснев, выкрикнул председатель комитета.
— Как тут не понять!.. Однако лизать башмаки не обучен! — бросил Домантас еще более озлобленно.
Намек был слишком ясен, но подхалим сумел взять себя в руки и как бы пропустил мимо ушей оскорбительные слова Домантаса. Он поставил на голосование свое предложение.
Возражений не было. Присутствующие подняли руки механически, так как все их внимание было поглощено спором Домантаса с новым директором. Одни удивлялись его смелости, другие сердились, третьи радовались, но все чувствовали, что это дело может кончиться весьма печально.
* * *
Новый директор был человеком коварным. Он немедленно принял все меры, чтобы как можно скорее избавиться от строптивого кадема. И это ему прекрасно удалось, так как он великолепно умел выдвигать неопровержимые обвинения и находить нужных свидетелей.
Конфликт разбирали на квартире у министра и в центральном комитете партии ляудининков. Само собой разумеется, «обвиняемого» никто не пригласил. Домантас и не догадывался, как основательно рассматривали здесь его политическую деятельность и сколько вменили ему в вину «страшных преступлений», якобы совершенных им за время сравнительно короткой карьеры. Увольнение со службы Бутаутайте тоже не было забыто и прекрасно послужило для оправдания принципа: «Око за око, зуб за зуб». После этих разбирательств Домантас получил письмо за подписью самого министра. Такие письма зачастую определяют всю дальнейшую жизнь человека: с первого числа ему предоставляли месячный отпуск. После отпуска он может не возвращаться на службу…
Это письмо потрясло Домантаса. Он без жалоб снес бы все: перевод в другой департамент, понижение в референты, наконец, направление в провинцию, но что его уволят вчистую, совсем лишат работы — этого он никак не ожидал. Удар был тем болезненнее, что Домантас не чувствовал за собой ни малейшей вины. Напротив, он полагал, что имеет кое-какие заслуги: обязанности свои выполнял усердно, добросовестно, не польстился ни на единую взятку и, хотя был ставленником христианских демократов, объективно, без фанатизма относился к членам других партий, государственные дела решал в интересах страны. Если же он не умел льстить и угодничать, если не желал молчать о творящихся безобразиях, если порой не мог сдержать резкое слово, то виновен в этом его прямой нрав, его благородство, любовь к правде и нетерпимость ко злу. Его душа была чистой и порывистой, но не гибкой. Он был слеплен из добротной, но плохо вымешенной глины. И хотя не испытывал недостатка в добрых чувствах и намерениях, не умел по-настоящему бороться со злом, не имел обдуманного, методичного плана действий, ибо не понимал до конца всей сложности жизни, не разбирался в разнообразии человеческих характеров…
