Партии объявили поголовную мобилизацию своих сторонников, готовили «оружие», яростно бились за голоса избирателей. Шли беспрерывные заседания и совещания, печатались брошюры и плакаты, рассылались бесчисленные инструкции и циркуляры. С огромными связками предвыборной литературы на поездах и автомобилях устремлялись во все уголки Литвы агитаторы и инструкторы.
Домантас тоже был занят всей этой суматошной работой. Однако почему-то на сей раз не испытывал никакого энтузиазма. Написанная им к выборам статья получилась вялой, неубедительной, редактор просто негодовал. Ни слова не произносил Викторас и на всяких заседаниях и совещаниях. Ехать в провинцию, чтобы проводить там митинги, категорически отказался.
А Мурза постоянно звонил ему, настоятельно приглашал после обеда в партийный центр, наваливал на Домантаса самую черновую работу. Пару раз Викторас ходил туда, но когда Алексас, явно издеваясь, предложил ему надписывать адреса на конвертах, с возмущением отрезал:
— Сами пишите!
— Труд не унижает человека, милый мой, — с выражением оскорбленного благородства и скрытой иронии парировал Мурза.
— Труд не унижает, унижает предложение.
— Ты же ни на что другое не способен… — холодно усмехнулся политик.
После этого разговора Домантас больше и носа не казал в партийный центр. Большую часть дня проводил в департаменте, по вечерам, запершись, сидел дома или отправлялся за город подышать свежим воздухом, побродить. Подумывал об учебе, об экзаменах, но, как нарочно, не зарегистрировался на этот семестр в университете. Впрочем, настроения для занятий у него тоже не было. Какое-то беспокойство, гнетущая меланхолия. Дома уныло, холодно, все полно горьких воспоминаний. Временами Домантас страдал от отсутствия близких друзей, душевного тепла, тосковал по чему-то, чего не находил ни в политике, ни в своей высокой должности, но что тем не менее было необходимо, желанно, к чему стремилось сердце.
* * *
Как-то Домантас остановился около заведения Юлии Бутаутайте, теперь уже Крауялене.
«Не заглянуть ли? — мелькнула мысль. — Объясню ей, что непричастен к тем неприятностям, которые довелось ей испытать… Она теперь замужняя дама — никаких толков визит мой не вызовет…»
Все еще раздумывая, идти или нет, он открыл дверь.
В магазине были и сама хозяйка, и несколько продавщиц. «Зря зашел!» — подумал Домантас. Он был уверен, что Крауялене никогда не простит ему того предательства, и сейчас сознание собственной вины выросло до невиданных размеров. Он с радостью отложил бы объяснение до другого раза. Однако повернуться и уйти, ни слова не говоря, тоже было неудобно. Викторас собрался было обратиться к первой попавшейся продавщице и искал глазами, что бы такое купить. Но тут его заметила хозяйка и с сияющим лицом направилась к нему:
