— Поэтами воспетая, поэтами распятая любовь… Ничего нет… ничего…
— Послушай, Юргис, — перебил его Домантас, — вот тебе мой совет: найди девушку, которая тебя полюбит, и женись. Забудешь все неудачи, успокоишься, узнаешь счастье, все черные мысли тебя покинут.
— А думаешь, не женюсь? Понимаешь, нужна мне какая-то сила, которая пришла бы со стороны, укрепила бы мою веру в жизнь, возродила бы уверенность в себе самом. Иначе мне может не хватить… не знаю чего… жизненной силы, если хочешь! Я тебе так скажу, братец, в каждом человеке должна быть какая-то пружина, но заводит ее не сам человек, а кто-то другой, совсем другой. И тогда… тогда человеку хочется жить, бороться, тогда он к чему-то стремится. А если он одинок, то превращается в дерево, в ящик, черт знает во что. Такому, клянусь, лучше и не жить вовсе… Человек, братец мой, — это весы, человек — это высшая политика.
Они подошли к вилле, где жили Домантасы.
— Ну, сладких тебе снов, сладчайших, — сказал Крауялис, протягивая руку, — однако с головой укрываться не советую… Курорт, море, слишком здоровый воздух! Ясно?! Безумно много наболтал я за сегодняшний вечер всяких глупостей. Пьян, понимаешь, совсем пьян! Прощай!
Непонятно чем обеспокоенный и озабоченный, Домантас поднялся по лестнице в свои апартаменты. Зины еще не было. Он долго ходил по комнате и не мог разобраться в охвативших его чувствах. Вроде бы, разговаривая с Крауялисом, он оставался холодным, сдержанным, не принимал близко к сердцу его бреда. Однако теперь, вспоминая каждое сказанное Юргисом слово, пусть преувеличенное или неясное, Викторас испытывал волнение. Туман, висевший у него перед глазами, постепенно рассеивался, редел, и он вдруг явственно увидел пропасть, к которой катилась его жена, а может быть, и он сам.
Да, им необходимо как можно скорее уехать из Паланги. Он должен найти в себе нежность, силу, активную волю… Пока еще не поздно.
* * *
А в кургаузе в тот вечер было весело. Непрерывно гремели вальсы и фокстроты. Танцующие, тесно прижавшись друг к другу, топтались парами в полутемном зале. Слышался смех, завязывались знакомства, вспыхивали симпатии.
Домантене танцевала только с Мурзой. В перерывах они пили шампанское. Ей было радостно, счастьем светилось лицо. Уверенно чувствуя себя в крепких объятиях Мурзы, улыбаясь, вальсировала она, слушала его комплименты, розовела как утренняя заря от пожатия его руки.
— Королева моя, — шептал Мурза, — за этот вечер я отдал бы всю жизнь.
