— Я считаю, что если бы вы изменили свои взгляды, скажем, на некоторые метафизические проблемы, ничего страшного не произошло бы. Но вступать в каждую правящую партию — упаси боже! У вас есть определенные политические убеждения, при них и оставайтесь.
— Все дело в том, что о своих политических убеждениях я, при всем желании, очень немногое мог бы сказать, — помолчав, ответил Домантас; в словах его чувствовалась какая-то неуверенность. — Я разочаровался в программах всех наших партий. Среди их вождей полно таких сорняков, как Мурза, Никольскис или тот ваш социал-демократ, директор департамента, который выжил меня со службы еще до переворота. Все они одного поля ягода… Нет, не привлекает меня политика. Я теперь мечтаю совсем о другом… Когда повсюду ложь, корысть, когда в силе лишь тот, кто умеет ловчить и обманывать других, умеет набить свой карман… тогда мне в политике делать нечего… Тогда надо искать что-то более достойное, чем такая жизнь.
Лицо Домантаса побледнело, в глазах отражалась печаль и душевное волнение.
— Разве есть что-либо ценнее жизни? — горячо возразила Юлия, напуганная его словами.
Домантас не ответил.
— Нет! — убежденно продолжала она. — Нет! Жизнь — вот величайшая ценность. Просто иногда застит нам глаза туман всяких теорий, и мы не воспринимаем ее реально, не видим ее такой, какова она на самом деле!
— Не теории тому виной, а люди.
— Допустим, люди. Ну и что с того?! Некоторые все видят в черном цвете и вопиют: ах, темно, ах, мрачно, ах, ничего светлого не осталось! А стряхнуть с глаз туман не хотят. Разве не так?
— Может быть, — пожал плечами Домантас. — Но я чувствую себя увереннее, когда думаю, что существует нечто большее, чем наша сиюминутная жизнь… Более важное, вечное.
Крауялене задумалась. Ей показалось, что он снова удаляется от нее, погружается в свои туманные размышления, ищет путей, которые уводят его в сторону от реальной жизни, от конкретных, преданных ему друзей…
— У меня есть мировоззрение, — начал Домантас уже более энергичным тоном. — Поэтому я никому не позволю плевать себе в душу. Вы же знаете, что современные политические течения не желают ограничиваться лишь сферой общественной жизни, они пытаются выглядеть законченной системой, пытаются походить на религию, охватывают человека целиком…
Крауялене смотрела в сторону и довольно долго молчала.
— Я боюсь только одного… — раздумчиво проговорила она наконец.
— Чего именно?
— Боюсь, что вы слишком далеки от реальности, от земных дел. Вопрос о простом человеческом счастье зачастую важнее всяких философий и мировоззрений. А счастье, дорогой Викторас, можно обрести только в общении с близкими, любящими людьми.
