— А вот скажи мне, Стрига, что если дела мои батогами, а то и плахой пахнут будут?
Баба засмеялся мелодичным смехом, и даже унылый Невер усмехнулся. Як спал. Один Стрига остался серьёзным.
— А для чего, по-твоему, нас нанимают? — слегка осоловевшими глазами он посмотрел на Оксакова. — За слёгшими старушками ухаживать? Условие только одно — мы детей не трогаем. Всё остальное — обсуждаемо.
Он опять присосался к кружке — это была уже четвёртая, ещё десяток Антипе пришлось докупать. Потом очень нехорошо ухмыльнулся и протянул:
— Эх, Антипа, Антипа. Пацан ты ещё совсем. Мы, Антипа, люди края. Мы по краю каждый день ходим, постоянно за кромку заглядываем. Нам, Антипа, к нормальным людям больше хода нет, и конец наш уже понятен, вопрос в сроках. А вот надо ли тебе оно… Ты подумай.
— Я подумал, — ответил Антипа.
— Ну раз подумал, — вдруг абсолютно трезвым голосом сказал Стрига, — пошли о деньгах договариваться. Для этого у Герхарда специальная комната есть.
Глава 8. «Давно ли песни ты мне пела, над колыбелью наклонясь…»
Скажите, вы были когда-нибудь младенцем?
Что? Не помните?
Вам очень повезло.
Ждан Адашев-Белёвский переживал младенчество в здравом уме и твёрдой памяти, и это было запредельно тяжело. Пожалуй, если бы не больницы, научившие его терпеть запредельные, казалось, муки годами, он бы мог запросто сойти с ума.
Его спасало то, что большую часть времени он тупо спал — так много, как младенцы, не спит никто. Но вот проснувшись, перерожденец обычно обнаруживал себя связанным — спелёнатый, он лежал, как поваленный столбик, и мог только тупо смотреть в потолок.
«Гады какие! — злился начитанный ещё с прошлой жизни Ждан. — Балоуна в «Швейке…» по крайней мере связывали за то, что он обед поручика Лукаша не донёс, а сожрал. А меня за что каждый день связывают?!»
От безделья он сам себе читал все стихи, которые запомнил в прошлой жизни (проза почему-то «не шла») и даже пытался сочинять новые. Стихи получались страшноватыми и корявыми, но какое ни есть, а развлечение. Стихами новорождённый не ограничивался — периодически он сам для себя работал диджеем, прокручивая в голове одну песню за другой.
Справедливости ради, пялиться в потолок было ещё не худшим наказанием — всё равно первые недели видел он из рук вон плохо — лишь какие-то размытые серые пятна, а хорошо различал только свет и темноту. Но вот слышал он с самого начала прекрасно.
И потому самым худшим наказанием для него была кормилица.
