Так можно погружаться только в музыку. Мы вслушивались в симфонию пустыни и степи, исполнявшуюся красками песка, неба, контурами скал, султанами пыли.
Скрылся Нэмэгэту и его продолжение — цепь Алтан-Ула. Перед нами раскинулся плоский, раскаленный солнцем край, расплывчатый от зноя, пронизавшего воздух. На этой пустынной плоскости возвышалась одинокая черная пирамида, словно покрытая эмалью. Впереди пас, разбегаясь во все стороны, мчались джейраны, едва касаясь земли, мелькая белыми задами. Вдали обрисовалась темная полоска, откос какой-то возвышенности. Машина ползла зигзагами между холмами по направлению к ней, плоским носом пробивая заросли саксаула.
Хэрмин-Цав — платформа, поднятая над равниной. Опа засыпана черным гравием и вылущена внутри в виде полукруглого амфитеатра, открытого на запад. С остальных трех сторон эта вмятина не видна, вал из осыпей скрывает ее от мира. Мы минуем гребень, и перед нами открывается впадина, подобная перламутровой раковине, переливающейся кармином и всеми оттенками розовою цвета. У входа в нее сторожами стоят красные вышки, в глубь амфитеатра ведут два ряда «индийских храмов соединенных причудливыми «карнизами» всех размере! переброшенными с одной громады на другую.
Мы въезжаем туда — на просторные площади, украшенные иглами и столбами из песчаника, фигурами, похожими на человеческие, усеянные обломками, которые раскалываются под тяжестью «стара», как керамические черепки. В отдалении внезапно возникает зеленое пятно. Сначала нам непонятно, что это: стена, окрашенная минералами, или живая растительность. Машина пытается пробиться к пятну через ухабы, но вскоре упирается в обрыв. Мы спускаемся по куче камней вниз, и нас охватывает полумрак и подвальный холод. На песчаной отмели виднеются стертые следы крупных животных. Осторожно двигаемся по каменному руслу от одного поворота к другому, и вдруг над нашими головами смыкается шелестящий свод из мягких, гибких, как страусовые перья, ветвей тамариска, тихо развевающихся в воздухе при малейшем дуновении ветра.
Ущелье утопает в зарослях, по дну бежит ручеек и исчезает в песке. Вдруг что-то забилось в кустах, дрогнули ветви. Мелькнули желтые пятнистые бока и черная полоска спины дикого осла — кулана, и кустарник вновь сомкнулся за умчавшимся животным.
Солнце садилось. Мы разложили спальные мешки возле машины.
Назавтра наметили обследовать как можно больший участок территории. День четвертого июня был знойным с рассвета. Я едва поднялся с матраца, уже истомленный и слабый, как после горячей ванны. Слишком яркий свет заставлял смотреть только вниз, под ноги. Я направился к оползню у северной кромки, совершенно ослепленный, ориентируясь, как насекомое, по светлым и темным пятнам. Добравшись до стены, углубился в тень, ощущая такое облегчение, словно это была холодная вода. Тень вела меня вверх по обрывистой расселине, по каменным глыбам. Опомнился у вершины и наконец пришел в себя: кругом пустое пространство. Я стоял на узком гребне над пропастью, ветер бил в глаза. Подо мной громоздились десятки ярусов, террасы, балконы. Далеко внизу парил орел. Теперь я стал различать формы и краски застывшей от зноя впадины — геологическую запись прошедших времен.
