Мы слушали этот рассказ со снисходительной улыбкой. А между тем что-что, а снисхождение в этом случае было совершенно неуместно. Объяснение, придуманное несколько сот лет назад, было на удивление рациональным для своего времени. Особенно это становится ясно, если сравнить его с представлениями об окаменелостях, распространенными в те времена в Европе: наши предки считали их обычными камнями, форма которых — чистая случайность, или, в лучшем случае, останками людей-великанов. Монголы же не сомневались в том, что это кости животных. Для них скелет, лежащий среди песков, воспринимался как скелет. Что тут удивительного, что они поселили живых обладателей скелетов в воздухе, у себя над головой, раз уж никогда не встречали их на земле, в своей степи?
Мужчина коснулся пальцем бинокля, висевшего у меня на шее. Я снял ремешок, и он поднес бинокль к глазам. Причмокнул. Потом порылся за пазухой и показал мне свой. Это был один отпиленный окуляр с поцарапанными, почти матовыми стеклами. Держа оба бинокля в руках, он сделал знак, как бы желая обменяться. Затем со смехом вернул мне мой бинокль, посерьезнел.
— Дам тебе за него трех коней, — произнес он коротко.
Цена была неплохая. Имея трех коней на смену, я мог бы двигаться по пустыне со скоростью грузовой машины. Я никогда не забуду одну встречу поблизости от Улан-Батора. Из долины появился худенький старичок на приземистой крепкой монгольской лошадке. Он пересек дорогу, по которой мы ехали, и поднялся на холм. Десять минут спустя мы увидели старика далеко впереди. Пока догоняли его, он снова свернул на тропинку между холмами и исчез из виду, а минуту спустя его спина снова маячила перед нами на значительном расстоянии.
Как мне сказали, хорошая лошадь может скакать с небольшими перерывами в течение десяти часов, делая по тридцать километров в час. На грузовике в пустыне нам редко удавалось преодолеть больше двухсот пятидесяти километров в сутки.
Набрав в бочки свежей воды из родника, мы отправились дальше по основному сайру котловины, ведущему на запад. Позади остались песчаники Наран-Булака и Назган-Хуша. Желтоватые, местами светло-пепельные, они образовывали ряды башен и башенок, заостренных неграми подобно носовой части морских судов. Одна из них была похожа на голову сфинкса.
Эдек за рулем и Зофья рядом с ним — в открытой кабине, остальные разместились в кузове машины, стоя на ящиках с грузом. Брезент был поднят. Приходилось опираться на руки, согнувшись дугой, всем телом сопротивляться крену, встряхиваниям, толчкам. Иногда такая езда продолжалась часами и все-таки никогда нам не надоедала. Без устали, под палящим солнцем, мы смотрели сощуренными глазами на палево-желтый горизонт и выпуклость земли, незаметно уплывающей вдаль. Желание говорить пропадало. Углубившись в себя, каждый из нас пребывал в каком-то оцепенении, слившись с этим пространством света и теней. Исчезали мысли, заботы, желания. Видимый мир сливался с сознанием и затоплял все, что в нем когда-то было.
