— Что с водителем?
— Я! — показал на себя пальцем заспанный. Потянулся, зевнул. — Я так… — объяснял он дальше, сделав жест ныряльщика. — Ночью, с машины… Я спал на сиденье и поднял голову. Увидел огни, совсем рядом. И тогда сразу вот так… — снова сложил руки, как бы ныряя в воду. — На землю! И ничего со мной не случилось.
— Ас другим?
— Тоже ничего. Немного разбил голову. Утром приехала машина, забрала его в Улан-Батор. А эти двое, — он показал на своих товарищей, — лежали наверху, на железе, спали. Проснулись на траве. Тот ехал, я стоял на дороге. Если бы оба ехали, то… — он провел ладонью по шее и взглянул искоса на груз из железных брусьев.
— Вам не нужна помощь?
— Ждем, — пожал он плечами, — за нами приедут с базы, сегодня или завтра…
Монгольский водитель — человек дальних дорог. В этой стране, которая впятеро больше Польши, две железные дороги, и все перевозки осуществляются автотранспортом. Он заменил караваны верблюдов и лошадей. Монгол родится с потребностью передвигаться, кочевье по степи — привычный для него образ жизни. Поэтому, когда он пересел с лошади на машину, ничего, по существу, не изменилось. Страна проходит перед его глазами, и он продолжает оставаться владыкой ее просторов. Профессия шофера здесь относится к наиболее ценным. Основа для этой современной специальности создавалась столетиями. Так же как способность монголов к чиновничьей службе.
Сменив коня на машину, монгол перенес на нее те же чувства, какие испытывал к скакуну. Только благодаря этому чувству водители грузовиков насквозь изучили свои машины и удерживают их на ходу, иногда, кажется, магической силой.
Хорлоо родился для этой профессии. В 1963 году он участвовал в наших разведочных поездках по стране. Его автомобиль — это куча металла, проволоки и веревочек. Когда он выскакивал из машины, она лишалась очень важной детали, и ни одна душа не могла привести ее в движение. Хорлоо, казалось, был вмонтирован в свою машину. Он вдавливался в углубление между пружинами, руки и ноги врастали в провода, рычаги, и шпандыри; и вот организм, которому вернули сердце, начинал действовать, двигался с места. Наш новый «стар» в руках Валькновского не всегда мог догнать его и пустыне. Помню, как однажды под вечер Хорлоо мчался по бескрайней степи к горизонту. Машина кренилась, как яхта, идущая под углом к волне, вздувшийся серый брезент был похож на шарообразный парус. Огромное небо пылало огнем, из далекого облака свисала порода дождя. Мы все больше отставали, скрежеща зубами. Валькновский пытался прибавить скорость, но нас сдерживали выбоины, прикрытые травой норы, в которые западали колеса, и сухие русла потоков. Для Хорлоо не было преград, все уменьшающееся пятнышко его машины пульсировало: то увеличиваясь, как бы надуваясь ветром, подобно воздушному шару, то уменьшалось, съеживаясь, как пустой гриб-дождевик.
