— Ка-а-к? За-а-чем? — сказал он совершенно неживым голосом и почти свалился обратно в кресло. — Знаешь, что теперь будет?
— Ничего не будет, — нарочито грубо возразил Денисов. — Успокойся и расскажи, в чем дело. И не выдумывай лишнего.
Пашка, обыкновенный перепуганный насмерть мальчишка, молчал страшно долго.
— Короче… убьют меня теперь за это… Ты не знаешь… От них не спрячешься.
Денисов слушал его сумбурный рассказ и постепенно осознавал, что его Пашка серьезно влип. Он оказался членом уличной шайки и несколько раз участвовал в делах, за которые по головке не гладят. На одном таком деле и взяли иконки с деньгами и стекляшками. Пашка в тот раз сам не грабил. Он стоял на стреме, когда старшие чистили квартиру какого-то фарцовщика. Кстати, в присутствии самого хозяина. Они были убеждены, что фарцовщик в милицию жаловаться не станет, но на всякий случай велели Пашке подержать вещички у себя некоторое время…
— Ясно, — проговорил Денисов, когда Пашка замолк. — Ладно, все еще не так страшно. Насчет милиции я пошутил. Сейчас пойдем и принесем твою сумку. Но с одним условием, отдавать ее я буду сам. Договорились? И на этом мы со всеми подобными делами покончим. Навсегда.
— Они тебя и слушать не станут, — возразил Пашка, а в глазах и в голосе его так и полыхала надежда.
— Посмотрим, — сказал Денисов. — В общем, это мое дело. Разберемся. Одно я тебе обещаю твердо: больше ты их никогда не увидишь. Но и ты должен так же твердо обещать…
Не дослушав, Пашка отчаянно закивал головой, замычал даже в приступе чувств, а у Денисова от жалости на глазах выступила влага. Бедный Пашка!
Через десять минут они были во дворе, рядом с хоккейной коробкой. Вокруг по-прежнему было пусто и тихо. Даже пенсионеры никогда не сидели здесь на скамеечках. Двор этот, вероятно, казался им неуютным. Денисов подошел к тому месту, куда он засунул сумку, и, оглянувшись, полез в кустарник.
Сумки не было.
— Сейчас-сейчас, — пробормотал Денисов, ощупывая соседние кусты.
Пашка нетерпеливо топтался на асфальте.
— Сейчас. — Денисов полз на четвереньках вдоль забора, словно еж в сухой листве. За ворот рубашки на вспотевшую шею ему сыпалась какая-то труха, битое стекло раскровенило ладонь.
— Чего хулиганите! — крикнул со стороны злобный голос. — Не садили, не ростили, а ломать — все мастера. Щас милицию вызову!
От неожиданности Пашка едва не подпрыгнул на месте. С тротуара на них с ненавистью смотрела крепкая усатая старуха.
