На улице было тихо и больше не слышались никакие залпы. Я направился к площади, надеясь встретить какого-нибудь приятеля; и там было тихо, и лавки почти все позакрывались. Я вернулся и поехал к конаку, встретив по пути покойного ныне Ив. Касева, который сообщил мне, что от бинбаши пришло письмецо, согласно которому тот требовал боеприпасы, поскольку они у него закончились. Это вновь меня очень обрадовало, и я подумал про себя, что очень скоро у нас будут гости. Мы с Касевым разошлись в разные стороны; он отправился к ним, а я прислушался, и до меня докатился треск, будто из-под земли, подобный тому, когда в жаровне потрескивает кукуруза. Этот треск постепенно становился все более отчетливым, и я, зайдя к семье Папазоглу, поднялся на веранду, над самой черепицей, надеясь увидеть что-либо оттуда. Ничего не было видно, кроме дыма, и то далеко, а треск слышался все отчетливее. Я спустился оттуда и направился к церкви, поднялся на колокольню, но и оттуда не увидел ничего, кроме дыма к востоку и к югу от города; а проклятый треск звучал чаще и еще сильнее. Пока я осматривался, моя ныне покойная жена изо всех сил кричала мне из дома, откуда меня было видно, чтобы я спустился. Я еще смотрел сверху по сторонам, когда услышал ее крик со ступеней колокольни и был вынужден спуститься. Она уже взобралась на первую ступень и, растрепанная, оплакивала меня, крича в голос. Я заставил ее спуститься вниз и, вместо того чтобы отвести ее домой, повел к попу Стефану, но у него никого не было дома; сами они ушли к находившемуся чуть выше по улице дому старика Христо Папазоглу, так что я проводил ее туда и оставил там, у них, и вновь вышел из дома; мне не сиделось взаперти на одном месте. Я пошел в верхнюю часть города — никого нет, тишина на улице. Тогда я завернул к дому Папазоглу, и вдруг на лошадях без седла навстречу мне выехали Блонд и его денщик-арнаут, мчащиеся со всех ног. От радости я не мог стерпеть и прокричал ему:
— Уурлар олсун, аа! (Счастливого пути!)
Не успел я прийти в себя от этого зрелища, как, повернувшись, увидел у дома Серафимовых бричку; старая Неда грузила на нее флаконы с розовым маслом, и Серафимов с Кехаевым[293] были готовы отправиться в путь. Напрасно я просил их остаться и не бежать. «Еще немного, и у нас будет царство, — говорил я им, — а вы бежите», — но они не слушали меня и отправились вслед за Блондом в Пловдив. На улице стояла та же тишина, и я свернул по улице, чтобы зайти к своей жене и посмотреть, что она делает, страшно ли ей по-прежнему. Пока я возвращался туда, напротив, со стороны конака, меня громко окликнул старый муфтий:
