Между тем развертывались события, имевшие прямое отношение к решению судьбы Польши. В то время как польский военный министр занимался переговорами и планированием несколько туманного и неопределенного сотрудничества с Францией, немецкий и итальянский министры иностранных дел Риббентроп и Чиано 6 мая встретились в Милане и в деталях согласовали военно-политический договор между Италией и Германией, который и был подписан 22 мая в Берлине. Однако куда более значительным оказался поворот, который приняли предварительные переговоры о заключении экономического соглашения между Германией и Советским Союзом. 20 мая недавно назначенный комиссаром иностранных дел Молотов, сменивший на этом посту Максима Литвинова, предложил немецкому послу до завершения разработки экономического соглашения создать для него политическую базу. Молотов не стал развивать эту мысль дальше, но немец увидел ее важность и понял намек. Спустя десять дней, 30 мая, государственный секретарь в министерстве иностранных дел отправил телеграмму послу в Москве: «Мы решили прозондировать почву с Советским Союзом…»
То, о чем Боденшатц говорил Стелену в апреле, начало претворяться в жизнь только сейчас, однако ни в Лондоне, ни в Париже еще не осознали, что происходит. Наоборот, мнение изменилось в совершенно ином направлении. Британский посол в Варшаве прилагал усилия, направленные на достижение нового компромисса, основанного на совместной польско-немецкой декларации. Его немецкий коллега в Варшаве сообщал о новом, обнадеживающем настроении относительно восстановления дружественного отношения к Германии. Поляки заигрывали через посредничество итальянского и японского правительств. В Париже Пьер Этьенн Фланден, бывший премьер-министр, выразил уверенность в мирных намерениях Гитлера и Муссолини.
Однако в Лондоне Чемберлен выступил 19 мая с решительным заявлением в конце внешнеполитических парламентских дебатов. Он предупредил Германию о возможных последствиях ее политики и о том, что вооруженный конфликт будет катастрофическим для всех, кого он коснется. Но затем появилась та концовка, которая вновь показала направление мыслей Чемберлена. «Я все же прошу палату помнить, – призывал он, – что в данном случае мы пытаемся создать не альянс между нами и другими странами, а мирный фронт против агрессии. Мы не достигнем успеха в этой политике, если, обеспечив сотрудничество одной страны, будем представлять другую как беспокойную и не желающую сотрудничать с нами». И он снова возвращается к идее «мирного фронта», который предотвратит начало войны, а не «альянс».
