Дверь в квартиру была закрыта. Хорас нажал на кнопку звонка, стукнул дверным молотком, а потом замолотил в дверь обоими кулаками.
– Чарли! – заорал он. – Виви!
Подождал. Никакого ответа. Он звонил, и стучал, и молотил, и орал – снова и снова. Только потом он понял, что она не открывала так долго, потому что пыталась спрятать улики, но это было потом. В тот момент он знал только одно: кто-то за этой дверью играет с огнем.
Дверь распахнулась. Испуганные глаза Виви казались огромными, точно блюдца на бледном лице.
– Свечи! – заорал он. – Погаси эти чертовы свечи!
– Какие свечи? – спросила она.
– Только не надо мне этого «какие свечи»! Те самые чертовы свечи, которые ты жжешь на окне. Погаси их!
Она продолжала молча смотреть на него.
– Я сказал – погаси их!
– Я их погасила.
Он на секунду закрыл глаза, потом снова открыл, выпрямился в коляске, пытаясь скрыть свое унижение, но тщетно. Он вспотел так, как, бывало, потел после пары часов на теннисном корте в самую жару. Он чувствовал, как на висках пульсируют вены.
– Твоей матери дома нет, верно? – По крайней мере, голос не дрожал.
Она помотала головой.
– Она тебе разве не сказала? Мы в этом доме с огнем не играем.
С секунду она молча смотрела на него.
– Я не… – начала было она, но осеклась. – Простите. Я забыла.
* * *
Когда лифт остановился, Ханна уже ждала его на площадке. Хорас проехал мимо нее в гостиную. Она закрыла за ним дверь и стоя смотрела, как он пересекает комнату, направляясь к викторианскому буфету с мраморной столешницей, который служил им баром. Сейчас ей казалось невозможным, что когда-то она так гордилась этой комнатой – этим домом. Она восстановила лепнину, заказала новые каминные полки из мрамора, точь-в-точь такие же, как раньше, отполировала заново паркет, выложенный деревом твердых пород, содрала со стен многолетние наслоения обоев и краски. Как красиво, говорили ее друзья. Как аутентично, добавляли они. Но аутентичностью здесь и не пахло. Все здесь было ненастоящим – декорации к пьесе, которую она вынуждена была играть до конца.
Она стояла посреди комнаты, наблюдая, как он себе наливает. Руки у него тряслись так сильно, что горлышко бутылки стучало о стакан. Он сидел к ней спиной, но его лицо, отражавшееся в зеркале над камином, было искажено яростью – и чем-то еще. Стыдом. Этот стыд должен был бы удержать ее, но она все равно заговорила:
– Тебе не кажется, что ты был с ней немного слишком суров?
Не выпуская стакан, он принялся разворачивать коляску резкими, злыми рывками, пока наконец не оказался к ней лицом.
