Начальница, глядя на неровную пачку исписанных А4, жужжит:
– Лишние телодвижения… Упущенное в никуда время… Столько бумаги на бланки потратили… Мартышкин труд…
– Трагедия – не иначе, – перебиваю я.
– Не ёрничайте, коллега!
– Не ёрничаю, коллега! Экономия бумаги – не повод для шуток! Свят! Свят! Свят!
Остаток рабочего дня проходит в тишине и покое, и это воистину превосходный остаток суматошного дня.
Ровно в семнадцать тридцать командирую в забытьё компьютер. Облегчаю страдания издыхающего принтера. Убираю в тумбочку миллион заметок. Достаю наушники. Включаю рок.
Хард-рок.
Ощущаю себя бунтаркой.
Е-е-е-е.
Воздух на улице прохладен и свеж.
Е-е-е-е.
Мелкий дождь расчёсывает лохматые волосы. Бахнуть их в фиолетовый?
Не-е-е-е.
Грязные флаги административного округа трепыхаются под скрим.
На бульваре, под изогнутым фонарным столбом, сумасшедшего вида старушка кормит птиц. Под скрим.
Таксисты в ярко-бордовой пробке высовываются из окон и поливают друг друга матюками. Под скрим.
Восславим же царствие музыки, избавляющей род людской от словесного хлама рода людского?
Восславим же.
Попутный ветер ускоряет шаг. Пёстрые бензиновые пятна подбираются к серым бордюрам, к чёрным кроссовкам, к лавине туристов из Азии, к группе журналистов, собравшихся в центре бульвара и заклеивших изолентой немые рты.
Напуганная сумятицей и прицелами камер видеонаблюдения, подхлёстываемая дронами, слившаяся с не-думающими-не-замечающими, тороплюсь в убежище, чтобы спрятаться.
Хорошо в убежище.
Не то что на работе.
В убежище – сериал-антология по мощным, оголённым, мрачным комиксам, а сюжет его (ух, сюжет!) интересен ровно настолько, насколько неинтересна моя расчленённая на терми́ны жизнь.
Жизнь моя попахивает одиночеством и неполноценностью.
Сильно так попахивает.
Воняет почти.
В жизни моей – жизни самостоятельной девушки, не гордости и не позора семьи – наиболее значительные моменты случились задолго до этих дней; до этих тупых, однообразных дней, в которых я вдруг устремляюсь в минус, открываю новые кредитки, беру маслины по акции и проверяю сроки годности на картонных упаковках обезжиренной молочки.
В сутках – быстротечных, похожих, как два ярлыка одной безымянной папки, – письма самой себе, единственному товарищу:
«…мне так дерьмово. так накрывает. ни заботы, ни объятий, ни секса.
я хочу просто с симпатичным парнем сходить на свидание. ощутить, как трепет разрастается в животе. как руки трясутся от волнения. как достают зеркало за четыре переулка до условленного места, чтобы поглядеть: не спутались ли волосы, не блестит ли нос, не испачкала ли красная помада белые зубы.
