– Безумец! – сказал ему молодой человек. – Как будто в этом мире не осталось для тебя ничьей силы, которая бы воротила тебе счастие.
– Ничьей! Ничьей! – отвечал Урсан с отчаянием.
– Как? А горный дух долин наших? Зачем не призовешь его?
– Горный дух! – повторил Урсан и в припадке забытья запел песню призвания…
Протяжный и страшный хохот был ответом на этот призыв. Незнакомец откинул полу бурки – и Урсан увидел мертвую голову брата Рити.
– Вот она! – проговорил горный дух, швырнув голову на колени Урсана. – Возьми ее, – продолжал он, – но знай, что с этой минуты ты мой должник. Через тридцать лет я возьму у тебя, в свою очередь, то, что будет дорого твоему сердцу.
«Прошло тридцать счастливых лет, – рассказывал Гих-Урсан, – пролетело много времени, утекло много воды в Киласури – и я забыл мой долг горному духу… И вот две луны протекли с тех пор, как однажды, ночью, разбудил меня выстрел винтовки. Вскакиваю с войлока, кидаюсь к дверям сакли и у порога ее встречаю поцелуй жены. В ту же ночь Рити разрешилась сыном. Радость моя была выше всех радостей жизни».
Обрадованные родители выбрали своему сыну воспитателя (аталыка) и назначили день передачи новорожденного на руки аталыка. В ночь на этот день кто-то разбудил счастливого отца, который, очнувшись, увидел перед собою духа гор.
– Тридцать лет, Гих-Урсан! Время… завтра я возьму мой долг и твое сокровище!..
Сон сбылся. Едва только воспитатель вынес ребенка на крыльцо сакли, как в голубой выси облаков показался огромный черный орел. Он плыл медленно, со страшным свистом рассекая воздух своими гигантскими крыльями. С протяжным визгом описал он круг, бросился на аталыка, сбил его с ног ударом крыла и, схватив когтями малютку, быстрее ветра и вспышки пороха умчался в поднебесье.
Урсан с отчаяния бросил дом и бежал в надречные скалы искать своего сына, бежал туда, где одни только зловещие черные орлы повили свои гнезда.
«С восходом солнца, пробродив целую ночь, – рассказывал Гих-Урсан, – и ища встречи с тем, кто унес мое счастье, я садился над рекою и долго и молча вглядывался в ее быстрый бег, готовый прыгнуть в крутящийся над камнями бурун. В эти минуты, в стороне, мне часто слышался знакомый плач малютки и чей-то хохот… Тогда я, затаив дыхание и млея от душевной боли, озирался кругом; но, при первом моем движении, все смолкало окрест меня, и снова наставала могильная тишина, изредка нарушаемая ружейным выстрелом, раздававшимся в горах, да взмахом и шумом крыльев орла. Однажды плач малютки и неизбежный хохот раздались так близко от меня, что, вздрогнув, я едва не покатился в реку. Поднимаю голову… и сердце страшно и больно застонало во мне, когда глаза мои остановились на моем малютке. Он, на закраине бездны, играл цветами, а горный дух напевал ему какую-то колыбельную песню. Ветер подбрасывал розы и развевал черные пряди волос шайтана, обнажая его чудовищное и бледное лицо. Болезненный стон вырвался из груди моей; я протянул руки к видению и пополз на верх скалы, раздирая лицо, грудь об острый кремень. Но зловещий хохот демона встретил меня… и тяжелый сон заковал мои веки».
