— Кровавая пьеса, однако: два акта — тринадцать убийств!
— Думаю, это зависело не от Шекспира. Время было такое. Оно диктовало автору. А Вам, — просквозило в голосе разочарование, — теперь все стало ясно, наверное, да?
— Что именно?
— Ну, книжный работник, всего начиталась, фантазия есть — и решила достать Вас Людмила Станкевич…
— Я так не думал. И не уверен даже, что Вы обожаете детективное чтиво. Кристи Вы не читаете, нет?
Люда молчала. Потемкин обернулся.
— У меня впечатление, — встретившись взглядом, тихо сказала она, — что Вы меня давно знаете…
— Да, уже третий день.
Обменявшись улыбками, оба вернулись к столу.
— Для меня, — Вы, Георгий, правы, — Агата Кристи, это «Десять негритят». А Эркюль Пуаро, — нет, этого я не читаю. Читала, конечно, в порядке знакомства, знаю, но мне это неинтересно. Автор выдумывает преступления, путает их, и потом раскрывает. Меня это больше разочаровывает, чем привлекает.
— И почему же?
— Реальная жизнь, совсем не бедна в этом плане! Так ведь?
— Да. Так!
— Поэтому, кажется, что выдумывать преступления — есть, ну для меня, в этом легкий налет кощунства.
— Улыбнитесь, — серьезно ответил Потемкин, — не только мир удивляет Вас, способны и Вы удивить его так же. В хорошем, конечно же, — он улыбнулся, — плане…
— Вас удивила?
— А Вы сомневаетесь?
— В таком, именно, плане?
— В таком именно, Люда, в хорошем!
Взгляды, невольно встречались, все чаще. И оставались друг против друга, все дольше. Без замысла, просто: просто не было повода взглядам сбегать друг от друга. Прятаться — тоже…
— Я как-то забыла уже, что был день непростым для меня.
— Не вспоминайте.
— Но Вы же уйдете, я вспомню.
— Но, постарайтесь…
— Конечно же, я постараюсь. Жаль, не все в судьбе может зависеть лишь от меня и от Вас.
— Не могу я считаться участником Вашей судьбы, Людмила.
— Наверное. — кольцо обручальное видела, что делать? — видела Люда, — Я понимаю, — но справедливость была бы в обратном. — Я допускаю…
— Максимум, что б я мог сделать, — не навредить Вам.
— Не быть посторонним, какой Вы есть, — это уже не мало.
— Для счастья, — катастрофически мало.
Рассеянно, молча, смотрела на столик, салфетки; на руки свои и Потемкина, Люда. Неправы те, кто обычно считает молчания знаком согласия.
— Сейчас я вернусь, хорошо? — взяв в руки кофейную турку, Люда вышла из комнаты.
Пар над горячей туркой, который всегда называют дымком, расслаивал змейками воздух. Сквозь него, двум парам глаз, видимый мир представал искаженным, немного, как в небезупречном зеркале. Разлитый по чашечкам кофе, дымился уже по обеим краям стола, и от этого зеркало стало чуть больше.
