Я возвращался в Карамет-Нияз со страстным желанием поделиться с кем-нибудь своим возмущением по поводу запущенности рыбозавода, играющего такую важную роль в судьбе канала, но увидел Караша Николаевича, ходившего по берегу с негаснущим удивлением в глазах, и «рыбные неурядицы» сразу показались мне мелочью, не заслуживающей внимания.
— Ну! — говорил он. — Разве тут что узнаешь? Ни деревца не было, ни кустика. Помню, где-то здесь пыльная буря налетела. Я тогда сидел в палатке, составлял бухгалтерский список. Вдруг — удар, палатка вздулась, словно детский шар, и исчезла в пыльном вихре. И все бумаги, и алюминиевая доска, которую подкладывал, когда писал, только мелькнули в вышине. Много было пыльных бурь, а та запомнилась, потому что ветер унес справочную книгу, без которой я не мог делать бухгалтерские расчеты. Книгу несколько дней искали и нашли в двух километрах от лагеря…
Теперь Карамет-Нияз изумрудно сверкал в чистом воздухе зеленью своих садов. Мы походили по улицам, похожим скорее на парковые аллеи (так густо сплетались кроны деревьев), зашли в поселковый Совет. Его председатель — молодой парень, только что вернувшийся из армии, — Астандурды Алламов позвал на помощь первого местного старожила, секретаря парторганизации Джанмурата Наркулова, и они вдвоем принялись вспоминать, что тут было и что стало. Стал поселок на тысячу жителей, Дом культуры, школа-восьмилетка, участковая больница. Но больше всего они говорили о садах и парках, в которых утонули дома. И походя рассказали историю, похожую на легенду, о Курбане, заблудившемся в песках. Когда он совсем уж собрался отдать душу аллаху, увидел руку, протянувшую ему флягу с водой. Потом Курбан назвал своего сына Федором в честь спасшего его русского геолога. А в том месте, где это случилось, назло пустыне посадил дерево. Он поливал его, привозя воду на верблюдах. Далеко разнеслась весть о чабане, бросившем вызов пустыне. И всякий, кто проходил мимо и отдыхал в тени дерева, выливал часть своей воды на горячий песок…
В тот момент до меня не дошел глубокий смысл легенды. Лишь после, наслушавшись других рассказов, в которых о людях, вырастивших в пустыне дерево, говорилось как о героях, я понял: рождение зелени среди иссушающих песков еще очень долго будет здесь удивлять людей и восприниматься как чудо.
А потом мы отправились в Ничку — другой поселок, относящийся к этому же поссовету, но расположенный в шестидесяти трех километрах от Карамет-Нияза. Катер на подводных крыльях мчался по каналу, не оставляя волн. Было полное ощущение не плавания, а именно езды на автомобиле — ровной, монотонной, стремительной. И моторист больше походил на шофера, сидел за обыкновенной баранкой перед приборной доской, точно такой же, как в легковой машине, и никелем сверкала перед ним такая же, как в обычных такси, надпись «Волга». Цапли тяжело поднимались из прибрежных зарослей и, словно соревнуясь в скорости, летели параллельно катеру. Плотные стены камыша были аккуратно подрезаны у воды неутомимым мелиоратором — белым амуром. Над камышом там и тут высились желтые пески с упругими саксаулами. В ивняке, разбросанном на пологих берегах, паслись коровы. Но мелькал очередной поворот — и вот уже сыпучие склоны барханов сползали в воду, и древними истуканами стояли на склонах верблюды, высокомерно глядели на широкую реку, перегородившую караванные тропы. Верблюдам канал был вроде бы и ни к чему, они боялись воды: они не умели плавать.
