Вдруг уши ящерицы заалели еще больше, словно засветились изнутри, и песок вокруг нее покрылся кровавыми пятнами. Я оглянулся и увидел край Солнца, расползавшегося магмой по склону дальнего бархана.
Это был странный восход. Ему не предшествовало многоцветье зари, задолго оповещающей о приближении Его Величества Светила. Только что была ночь, и звезды дрожали над пустыней, и холод знобил. И вдруг, словно в нерешительности поползав по дальней барханной гряде, Солнце выпрыгнуло в небо огненным драконом, сразу дохнуло жаром, одним взглядом превратило монотонно-серую равнину в яркое лунное нагорье. Вспыхнули голые вершины барханов, розовыми языками пламени взметнулись прозрачные кроны песчаных акаций. Проснулся ветер, зашевелил мелкие песчинки.
Хорошо было сидеть в тишине и слушать, как просыпается пустыня, и думать, что ты один в этих песках. Из полусна самомнения вывел близкий плач верблюда. Не так уж часто мне приходилось слышать, как кричат эти животные, чтобы с уверенностью судить о «верблюжьих эмоциях», но тут у меня почему-то не было сомнений: таким жалобно-просящим казался этот крик. Я сбежал с песчаного склона, вскарабкался на другой и увидел в соседней котловине молодого верблюда в толпе моих вчерашних знакомых из Вильнюса. Будущие географы хотели поближе познакомиться с «кораблем пустыни», с двух сторон лезли на его лохматый горб. Верблюд явно не понимал, что от него хотят, падал на колени и, вытянув шею, кричал испуганно, как кричат дети. Скрипящий, надрывный плач его тонул в хохоте, в подбадривающих криках фотографов, приготовившихся ловить экзотический кадр. То ли мое появление в столь ранний час удивило студентов, то ли они поняли тщетность своих попыток, только скоро оставили верблюда в покое, ограничившись снимками с близкого расстояния его надменно поднятой морды.
После только что пережитого мне не хотелось никаких встреч, и я, помахав студентам, спустился в межбарханную котловину и пошел по ней навстречу ветру. Здесь, по плотному песку, можно было идти быстрее. Но котловина петляла, и мне приходилось время от времени карабкаться на сыпучие барханы. Куда шел и зачем, я не задумывался, просто хотелось уйти подальше, чтобы не растерять, сохранить в себе радость встречи с величием пробуждающегося мира. Наконец устал, прилег отдохнуть в жидкую тень саксаула. И уснул.
Мне приснился металлургический завод, куда ездил весной в командировку. Раскаленный мартен жег левую руку. Я прятал ее за спину, пятился в прохладную струю вентиляторов, и никак не мог уйти от нестерпимого жара.
