Кажется, из меня мог вырасти изрядный художник, если бы кто-нибудь оказал мальчику поддержку на этом пути. Хотя, если быть совсем честным, у меня вряд ли хватило бы терпения для окончательной отделки своих картин.
В учебной комнате отца стоял шкаф с множеством книг. Из них мне разрешено было пользоваться только Талмудом. Но отец много времени вынужден был отдавать хозяйству, и я беззастенчиво нарушал все запреты. Довольно хорошо зная уже еврейский язык, я поглощал книгу за книгой, и многие оказались куда более мне по вкусу, чем Талмуд. Что вполне естественно (я оставляю за скобками заключенные в нем мысли о юриспруденции). Сухие, по большей части непонятные для ребенка талмудические разглагольствования о жертвоприношениях, омовениях, праздниках и запрещенной пище, самые странные раввинские причуды, обсуждаемые с величайшей серьезностью, ничтожные мелочи, рассматриваемые с полным напряжением ума и заполняющие многотомные фолианты… Например: сколько белой шерсти может иметь рыжая телица [41] и оставаться при этом рыжей? Какого происхождения должны быть различные виды кожных повреждений, чтобы требовать того или иного омовения? Можно ли убить блоху или вошь в шаббат (первое разрешается, в то время как второе считается смертным грехом [42])? Забивать ли скотину у горла или у хвоста [43]?
Облачался ли первосвященник сначала в рубаху, а затем в штаны — или наоборот? Если ябам [44] (брат бездетно умершего, который по закону должен жениться на его вдове) упадет с крыши и утонет в уличных нечистотах, освободится ли он тем самым от своих обязательств или нет? «Ohe iam satis est!» [45]
Сравнится ли все это с книгами по истории, например, где о действительных событиях повествуется поучительно и занимательно? Или с рассказами о мироздании, расширяющими наш взгляд на природу, приводящими великое целое в организованную систему, и т. п.? Полагаю, что мой выбор был вполне понятен и основателен.
Среди прочитанных книг любимейшей для меня стала еврейская хроника под названием Цемах Давид («Отросток Давидов»), сочинение главного пражского раввина Давида Ганса [46], издавшего и астрономический трактат, о котором будет говориться ниже, человека весьма знающего и почтенного, удостоившегося чести быть знакомым с самим Тихо Браге [47]: они вместе занимались астрономическими наблюдениями в копенгагенской обсерватории. Полюбилось мне и сочинение Иосифа Флавия, вернее, как это можно доказать различными доводами, приписываемое ему, а также история преследований евреев в Испании и Португалии. Привлекло мое внимание и одно астрономическое сочинение. Оно открыло мне совершенно новый мир, и я набросился на эту книгу с величайшей жадностью. Представьте себе семилетнего ребенка, который, ничего не зная о самых простых началах математики, самостоятельно пытается разобраться в вопросах астрономии! Отец едва ли мог мне быть тут помощником, да и не смел я признаться ему в своем новом интересе.
