То ли случайно, то ли усилиями группы лиц началась общественная кампания, призванная побудить Брута совершить выбор. На трибуне, где он восседал в качестве городского претора, а также на знаменитой статуе его предка-тираноборца Луция Юния Брута на Капитолийском холме появились надписи: «О, если бы ты был сегодня с нами!», «Если бы жил Брут!», «Ты спишь, Брут?», «Ты не настоящий Брут!». Некоторые полагали, что эти сообщения и повлияли на Брута сильнее всего. Его репутация основывалась на фамильной любви к свободе, и этому мужчине теперь приходилось отстаивать свое имя.
Цицерон, вероятно, и подразумевал этих его знаменитых предков, когда писал в «Бруте» в 46 г.: «…мы желаем тебе такой Республики, в которой ты смог бы обновить и умножить славу двух знатнейших римских родов». То были волнующие слова, но, конечно, они не содержали напрямую призыва поднять кинжал. В 46 г. Цицерон всё еще надеялся, что Цезарь восстановит Республику.
Что касается Кассия, он употребил все свои немалые ораторские способности на убеждение Брута присоединиться к заговору. Во время визита в дом Брута, о котором было сказано в начале этой главы, Кассий не только положил конец размолвке из-за поста городского претора, но и многозначительно спросил Брута, что он будет делать на предстоящем заседании сената. Кассий сослался на слухи: якобы друзья Цезаря предложат наделить его царской властью. Брут ответил, что он останется дома, но Кассий настаивал: а что если их вызовут как официальных лиц? Брут будто бы сказал, что в таком случае он выполнит свой долг, защитит страну и даже умрет во имя свободы, если будет необходимо. Кассий, согласно свидетельствам, процитировал упомянутые прежде надписи и заверил Брута, что их авторы — представители римской элиты, а не какие-то там ремесленники или торговцы; снобизм был весьма характерным свойством римлян! Авторы надписей, говорил Кассий, не хотели бы смерти Брута: они желали бы видеть в нем своего вождя! Затем последовали объятия и поцелуй, и заговор зародился. Вот как излагали эту историю.
В Древнем Риме не было опросов и научного исследования общественного мнения. Брут не мог знать достоверно, являлись надписи выражением народной воли или же мнения людей высокородных и влиятельных. И всё же он надеялся на поддержку народа, необходимую для успеха грядущего предприятия.
А ведь не последнюю роль в этой истории играла Порция, нынешняя жена Брута. То была женщина с сильным характером, и велик соблазн полагать, что именно она задала нужное направление его действиям. Одно дело пренебрегать наследием Катона, и совсем другое — каждую ночь приходить к его дочери. Считается, что Порция — единственная женщина, знавшая о предстоявшем покушении. Наконец, была еще Сервилия, но о ее участии в заговоре нет никаких данных. Ее враждебность к Порции позволяет предположить, что она состояла в противоположном лагере. Кроме того, странно считать Сервилию причастной к смерти бывшего любовника: в последующие годы с большим почтением к этой женщине относился Антоний, чего не наблюдалось бы, считай он ее причастной к заговору. И, разумеется, в источниках мы предсказуемо встречаем вопрос: что если одним из мотивов Брута был роман его матери с Цезарем? Вряд ли он верил слухам о том, что Цезарь — его отец: ни один римлянин не был способен на отцеубийство. Слышать и верить — две разные вещи, и, возможно, Брут лишь нашел выход долго копившемуся негодованию.
