— Всем оставаться на своих местах, руками ничего не трогаем. Работают эксперт и я, — громко всех предупредил я, надевая одноразовые перчатки, — Жорик, начинай.
— Товарищ подполковник, участковый инспектор старший лейтенант Шатров, — услышал я сзади.
— Опаньки! А ничего, Шатров, что мы на твоей земле без тебя уже битый час? А? Хочешь на первую страницу моего рапорта генералу попасть? Ладно, об этом позже. Берёшь вон того сержанта и «поквартирный опрос» по всему этажу, в каждый номер. Кто, чего, когда заехали, что видели, что слышали… В общем, по всей форме. Пошли на выход, не топчитесь тут, — приказал я.
— А чего тут ходить, мужики? У нас на втором этаже только три номера заняты. Двадцать второй, двадцать девятый и вот этот — двадцать восьмой, — авторитетно заявил охранник.
— Тем лучше. Но вскроешь все номера и все номера лично проверишь. Понял, Шатров?
— Так точно, — тяжело вздохнув, ответил «свисток» и потопал с сержантом за ключами к убежавшему администратору.
Жорик работал. Его «Nikon» стрекотал короткими очередями, как пулемёт Максима. Дождавшись, когда эксперт сфотографирует хаотично разбросанные шмотки убиенного, я собрал их, и мы с Ворониным вынесли всё это добро в гостиную номера для досмотра. В карманах одежды нашли портмоне, три разноцветные «пулемётные» ленты презервативов, пачку сигарет, зажигалку и связку ключей с брелоком от автомобиля «мерседес». На удивление, в шикарном портмоне наличных и кредитных карточек не было. Только пропуск в ночной клуб «Голуби» и водительское удостоверение на имя…
— Б… я же говорил… — расстроенно ругнулся Воронин, рассматривая водительские права. — Честно… думал, может быть, не он? Может быть, обознались. А он… он! Жидков Виталий Сергеевич, мать его за ногу… Девяносто девятого года рождения… — сокрушался, неумолимо трезвея, полковник.
— Да пошёл ты! Рычит она мне тут! — услышали мы через открытую дверь номера раздражённый женский голос. — Где все, сержант?
— У-аф, у-аф!!! — глубоко утробно прозвучал грозный голос служебного пса.
— А-а-а! Б… Уберите эту суку! — донёсся знакомый бывалым операм этот такой неприятный, срывающийся на визг женский фальцет.
— Фу, Степан! Это не сука, это кобель, товарищ подполковник юстиции, — услышали мы обиженный голос прапорщика Сомовой.
— Петрович, ты что, Виолетту вызвал? — обратился я к Воронину за объяснениями, предвкушая все «прелести» общения с особо важной «важнячкой».
— Ага… сейчас. Кто меня спрашивал? Генерал приказал! Тебя и её… ёб… Виолетта Юрьна, мы здесь, заходите, пожалуйста, — повысил голос полковник, поправляя бабочку.
