— Но ведь в оригинале все было по-другому.
— Между оригиналом и гранками бывает расстояние, как между небом и землей.
— Это почему же?
— Приходится сокращать материал, чтобы все уместилось на полосе.
— Я подумал, что вы сокращали со смыслом.
— И как это вам в голову могло прийти!
Вяткина выдула дым в сторону Сверстникова явно из озорства. Сверстников засмеялся.
— Поиграть захотелось, да?
— А чего дуться-то. — Вяткина улыбалась, ямочка на щеке вздрагивала и замирала. — Я свободна?
— Да.
Проводив Вяткину долгим испытующим взглядом, Сверстников покачал головой: «Хлопать ушами нельзя, вот ведь как подцепила — ее не осудишь, и себя не оправдаешь».
Редакционная жизнь захватила Сверстникова — ему нравился ее бойко бьющийся пульс. В редакцию текли все новости мира, радостные и печальные, и все требовали себе места на газетных полосах. Надо что-то прокомментировать, подать реплику, откликнуться статьей. И все это надо делать быстро, точно. Сверстников с уважением брал в руки еще мокрые гранки, пахнущий краской свежий номер газеты, с интересом читал письма рабочих и сельских корреспондентов. Он чувствовал, что ему не хватает дня для множества навалившихся на него редакционных дел.
На столе лежали телеграммы ТАСС. Перебирая их, Сверстников думал: «Мир живет в огне страстей. В странах Америки и Европы бастуют рабочие, в Африке и Азии народы борются за свою независимость и свободу, стреляют пулеметы и автоматы, рвутся гранаты, бомбы, льется кровь, томятся в тюрьмах коммунисты, последний раз сверкают ненавистью к поработителям глаза патриотов, приговоренных к смерти судом империалистов. А в это время ротационные машины печатают листы книг, журналов, газет, оповещающих человечество о классовом мире, народном капитализме, исчезнувшем империализме. Идеологи монополий и банков усыпляют человечество, а оно не усыпляется, негодует, страдает и борется».
Перед глазами короткая телеграмма о судьбе Тариты. Она снималась в фильме Голливуда, выказала незаурядные способности. Фильм вышел на экраны, а Тарита снова вернулась в отель работать судомойкой на кухне. О ней, о судомойке Тарите, американские газеты писали: «Просто удивительно! Как только кинокамеры начали работать, Тарита преобразилась, став олицетворением жизни. Ее улыбка была очаровательнейшей из всех, которые мы когда-либо видели, ее глаза были наивыразительнейшими».
Сверстников вспомнил куст сирени, который он видел в ноябре. Стояла теплая погода, сирень, защищенная от ветра, обласканная солнцем, выпустила листочки. Казалось, эта сирень удивленно смотрела на свою красоту и грустила, что ее подруги так голы. Но вот грянул мороз, листья сирени свернулись, увяли и висели на кусте, как лохмотья.
