— Но ведь в договоре написано, кому предоставляется зал. Какой вздор он несет!
— Так он сказал мне, господин Мацас, — заключил дежурный офицер, — а я лишь передаю вам его слова.
Мацас разговаривал, сидя в своем кабинете. Телефонная трубка, прижатая к его уху, стала влажной от пота. Он кончил разговор. Не успел он перевести дух, как ему пришлось снова поднять трубку. На сей раз звонил сам Зубос.
— Ну так вот, ключа я вам не дам. — Зубос кипел от возмущения. — Я не дам вам ключа. Ступайте на все четыре стороны. Ключа от меня вы не получите. И никакого договора, ничего. Ключа нет.
— Да что такое случилось, господин Зубос? Негодовать должны мы, а не вы. Вы нам преподнесли хороший сюрприз, оставили нас без крова, и вдобавок еще возмущаетесь.
— Я вам все сказал. Мои нервы не выдерживают. Я потерял сон... А сегодня у меня умер отец. До свидания.
Странно он себя ведет, подумал тогда Мацас. Только теперь все это перестало казаться ему странным. Теперь все нити сходились в одной точке, так же как множество лучевых улиц этого города вели к одному нервному центру: на третий этаж здания, в этот зал, который удалось получить в последнюю минуту, когда положение уже было катастрофическим. Слежка за ним, отказ Зубоса, анонимные сведения о том, что жизнь Зет подвергается опасности, — все эти связанные и не связанные между собой события последних дней, точно рассыпанные по полу в детской кубики, сейчас, в 7 часов 55 минут вечера 22 мая 196... в Нейтрополе становились на свое место, составляя картину, мерзкую картину зверинца, который он видел во всей его неприглядности: ястребы, стервятники, гориллы и орангутанги кричали, дрались, безобразничали на глазах полицейских, будто внезапно ослепших. Но разве больше не существует законов? Отчего полицейские словно окаменели? Почему не следят за порядком?
К Мацасу спустились с третьего этажа и сказали, что зал уже полон и пора приглашать ораторов. Гостиница, где остановились Зет и Спатопулос, находилась как раз напротив клуба. Ему нужно было лишь переправиться через площадь, через это разбушевавшееся море, где мины, оторвавшись от дна, как медузы, плавали на поверхности. Поставив в дверях другого часового, Мацас сделал глубокий вдох и нырнул в толпу.
Он пробирался, затаив дыхание. Вот он оказался на самом видном месте в центре маленькой площади, образованной сходящимися улицами. Он напряг все силы и, увернувшись от пинка, который попытались дать ему в спину, ступил на противоположный тротуар с такой же радостью, с какой потерпевший кораблекрушение хватается за борт спасательной шлюпки. Даже мао-мао не доходят до такой разнузданности, подумал он. Где мы живем? Неужели мы настолько одичали? К чему мы идем?
