Мертвые молчат. Завернувшись в красивую тогу смерти, они унесли с собой множество тайн, которые не может открыть никакая весна со всеми ее молодыми побегами. Земля чревата разоблачениями, которые не произошли, защитительными речами, которые не успели произнести, ходатайствами адвокатов, заявлениями в суд о пересмотре дела, кодексами, объяснениями различных обстоятельств — все это, как соль, въелось в холодные кости.
Мертвые не знают, как делается История. Они поят ее своей кровью, но им не суждено узнать, что происходит после их смерти. Они не в состоянии оценить свою жертву и от этого становятся еще прекрасней. Первые христиане знали, ради чего они жертвуют собой. Они сознательно шли на муку. Но как в наше время может кто-нибудь говорить, что приносит себя в жертву, если то, во что он верит, — это обычная, самая обычная логика? Где сказано, что справедливость должна уживаться с несправедливостью? Бедность — с богатством? Мир — с войной? Хотя это нигде не сказано, многие, очень многие утверждают это ежедневно словом и делом.
Он не считал себя миссионером. Но он собственными глазами видел бедность и болезни. Такова была его работа. Он знал, что в лучших больницах облегчают страдания. И знал, что при других порядках упрощаются многие из трудноразрешимых проблем нашего времени. Если одна пуля стоит столько, сколько литр молока, а подводная лодка с ракетами «Поларис» — столько, сколько продовольствие, которым можно кормить неделю целый народ — и неплохо кормить, — разве это не абсурд?
Обычная, самая обычная логика, а вокруг мрак. Густой мрак, без вспышек молний, без светлых проблесков у шизофреника. Таков был его взгляд на жизнь, и об этом он хотел говорить людям. Он не был коммунистом. Он стал депутатом от левой партии, потому что это была единственная партия, в какой-то мере отвечавшая его убеждениям. Он и партия слились воедино, как две тени. Он не был теоретиком марксизма, не был человеком, приверженным какой-либо одной теории. Он был открыт всем ветрам и чувствовал, как они беспрепятственно обвевают его. И естественно, предпочитал те, что его согревали.
Он понимал, что человеческие недуги нельзя излечить, помогая лишь отдельным людям. Каждый вторник и четверг он принимал в своей клинике бесплатно множество больных. Но этим он не приносил человечеству никакой пользы. Стоило ему в мировом масштабе сопоставить число больных, которых он лечил, с числом людей, которые не в состоянии были купить даже самое дешевое лекарство, как он приходил в ужас. Так же обстояло дело с благотворительностью. Какой смысл давать какому-нибудь бедняку деньги, если число бедняков на земном шаре от этого не уменьшится? Чтобы изменить мир, надо было изменить систему всей жизни.
