И старик снова продолжал старательно оттачивать напилком длинные зубцы.
Дня через два после этого все мы четверо продвигались по извилистой зверовой тропе к ямам, в которые часто попадали олени, и которые старик осматривал ежедневно.
Узкая тропинка прихотливо повернула влево. До ямы было недалеко.
Несколько сот шагов и мы стояли у западни. В ней что-то было. На это ясно указывало образовавшееся среди веток и травы отверстие.
Мы с любопытством заглянули в яму…
— «Ма-лу» (изюбр) — произнес Вей-ха-Лин.
С этими словами он быстро вытянул из-за пояса веревку, привязал ее одним концом к стволу ближайшего дерева и стал спускаться в яму. За ним последовал Хын-Тун.
На дне ямы беспомощно растянулось крупное грациозное животное. Благородный олень при падении сломал себе передние ноги. Из шелковистой шерсти на сгибе колен торчали наружу остро выпершие кости; все тело изюбра тряслось от боли мелкой судорожной дрожью; обаятельно красивая голова с темными, как ночь, агатовыми глазами то поднималась от земли, то также внезапно опадала. Задние ноги бессильно и торопко ерзали по земле. Этим движением зверь выражал свой испуг перед людьми, пришедшими покончить с ним.
Глаза животного слезились. Оно плакало — беспомощное и немое. В больших агатовых зрачках его светился кроткий печальный упрек.
Вей-ха-Лин поспешно взял в руки прикрепленную сбоку у пояса узкую железную пилку, и, нагнувшись к изюбру-пантачу, сказал Хын-Туну:
— Держи его за шею. Я буду пилить.
Стальные зубья пилы вонзились в череп изюбра и зашипели по кости… Животное мучительно рванулось в сторону. Напрасно. В его шею впились крепкие пальцы Хын-Туна.
Вей-ха-Лин невозмутимо пилил и пояснял молодому зверолову:
— Чтобы панты сохранили в себе всю чудодейственную силу образовавшегося из крови студенистого вещества, надо спилить их вместе с лобной костью у живого зверя. Если у мертвого, сын мой, — наполовину уменьшится им цена… Целебные соки отхлынут из пантов в тело животного.
Ловко и быстро проделал Вей-ха-Лин операцию с лобной костью.
Несчастное животное с открытым черепом все еще продолжало жить и мучаться. Белая студенистая масса мозга была обнажена. Изуродованный изюбр издавал странный, тихий храп и трясся мелкой дрожью.
Хын-Тун приготовился покончить с животным, вынув из ножен острый, как бритва, нож. Один, другой удар клинка, — и мучения животного мгновенно прекратились. Только большие прекрасные глаза все еще продолжали смотреть куда-то в пространство, поражая своей влажной ясностью. Но вот и они стали меркнуть.
