На этой конференции он уяснил, что «нет еще еврейской политики, наше положение и наши нужды не имеют еще прецедента, мое поколение — поколение зачинателей, и нам создавать государствоведение Израиля, от алеф до тав, и то же относится к сионизму, в особенности к сионизму».
Гельсингфорсскую программу Жаботинский считал вершиной своей сионистской молодости. Она подверглась резкой критике со стороны бундовцев, язвивших, что ее авторы вошли в противоречие с сионистскими принципами. Они вопрошали: «Если национальное возрождение возможно и в галуте, то к чему возвращение в Сион?» Были возражения и со стороны сионистов, опасавшихся, что программа отвлечет еврейские массы от основных задач сионизма.
Гельсингфорсскую конференцию Жаботинский вспоминал тепло и никогда не сравнивал, с всемирными сионистскими конгрессами, которые, кроме шестого, он не любил, вечно пребывая в оппозиции: «Неприкаянным чужаком слонялся я на них, и по сей день для меня нравственная пытка одна мысль, что когда-нибудь я буду вынужден принять в них снова участие… Конференции ревизионистов и слеты Бейтара я очень люблю, но все же нет сионистского воспоминания более милого моему сердцу, чем воспоминание о Гельсингфорсской конференции. Причина этого, вероятно, в том, что пафос ревизионистов и бейтарцев смешан с горечью, ибо наша борьба теперь — борьба с нашими братьями-сионистами, и все, что обновляется на наших съездах, — суровый приговор тому, что дорого им. Тогда, в Гельсингфорсе, плечом к плечу, рука в руку стояли мы, все ветви сионистского движения России, этого центра мирового сионизма, и все, что мы провозглашали, провозглашалось от имени всех нас».
И вновь Одесса, октябрь, теперь уже 1907 года. Когда-то Владимир пленил сердце десятилетней девочки Анны Гальпериной, изысканно назвав ее «мадемуазель». Теперь, когда она выросла, он повел Анну под хулу.
С улыбкой вспоминает Жаботинский, что по еврейским законам не было надобности в свадебной церемонии. За семь лет до официального бракосочетания в синагоге (будущей невесте было 15 лет, а ему 20), на студенческой вечеринке в доме своего товарища, старшего брата Ани, он вручил ей золотую монету, оставшуюся от гонорара, полученного в тот день в «Одесских новостях», и в присутствии всех сказал: «Теперь ты посвящена мне этой монетой согласно вере Моисея и Израиля».
Все восприняли серьезно его слова. Присутствующий на вечеринке отец одного из его товарищей, верующий еврей, строго покачал головой и предостерег Аню, что она должна будет потребовать развод, если впоследствии надумает вступить в иной брак.
