По прошествии некоторого времени после приема 12 ноября, уже в декабре, Киреев снова – вероятно, под воздействием множившихся слухов – занес в дневник новые подробности случившихся тогда протокольных проколов. Помимо дворян, император принимал «разные другие депутации». Размещая их в Николаевском зале Зимнего дворца, Дурново запутался и назвал представителей Новороссийского университета депутацией дворянства. В результате, со слов очевидца – министра народного просвещения И. Д. Делянова – «вышло комично». «Представление кончилось ничем, – подвел итог Киреев, – государь не сказал никакого приветствия, кое-кому сказал два-три слова, конечно, ошибся, Дурново не умел выручить. Впечатление, оказывается, вышло очень печальное, а ведь было очень легко выйти из затруднения, найти, что сказать, тем более что царь, говорят, изъясняется легко и совершенно свободно»[230].
Судя по тому, как проходило погружение Николая в его «новую должность», он не ощущал нехватки квалификации. Тяжело вздыхая по поводу навалившихся на него обязанностей, он не отлынивал от них. 23 января император писал брату – цесаревичу Георгию – в Абастуман: «Работы у меня по горло, но, благодаря Бога, я с нею справляюсь довольно легко. Приемы только – по средам и пятницам – доедают меня! Я помню, как дорогой Папа их не терпел – как я его понимаю теперь!» Император принимал министров ежедневно, кроме воскресных и праздничных дней. При этом нельзя сказать, что по приезде в Петербург из Ливадии в какие-то дни недели докладов было стабильно больше, чем в другие. Поэтому указание на приемы в среду и в пятницу как наиболее обременительные, вероятно, следует объяснять персональным составом лиц, которые имели в эти дни доклады у императора. С начала ноября 1894 г. по средам у императора, помимо прочих, обязательно бывал министр юстиции Н. В. Муравьёв, а по пятницам – Витте [231]. Безусловно, Николая II в первые месяцы царствования «доедали» не личности этих докладчиков, а непосредственно сами доклады. Они требовали от государя мобилизации его юридической и финансово-экономической грамотности. Император делился с братом и ностальгическими чувствами по утраченной теперь возможности быть погруженным в войсковую повседневную жизнь. «Да, тяжело переламывать себя, – писал Николай II цесаревичу, – когда прежде все мои помыслы только и тянули к военной службе, без различия родов оружия; одну ее я обожал, ей одной я был душою предан! Именно ее-то я лишился! Помимо всего прочего, это сознание, что я навсегда оторван от близкой жизни с войсками, прибавило немало горечи к моей тяжелой участи»
