Председатель Комитета министров Н. X. Бунге, пришедший несколько позже остальных, не принимал активного участия в беседе, обещав лишь «собрать справки», то есть предписания относительно того, что и в каких случаях цесаревичу надлежит делать. Председатель Государственного совета, зная о доверительных отношениях между Николаем и его наставником и не желая иметь касательства к делам, содержавшим хотя бы «малейшую щекотливость», поручил Бунге «переслать эти справки непосредственно цесаревичу»[27].
На сегодняшний день не представляется возможным реконструировать, как дальше развивалось достигнутое консолидированное мнение, кто и в какой форме донес его до императора и что именно решил Александр III[28], но именно в тот день – 17 января – Николай впервые работал с докладом военного министра.
Конечно, цесаревич не мог в полной мере заменить отца и обеспечить своевременную и бесперебойную проработку бумаг, приходивших на высочайшее имя. Врач Н. А. Вельяминов находился в Аничковом дворце на протяжении всей болезни Александра III. Он впоследствии вспоминал, что как только император почувствовал себя лучше, он сразу же вернулся к своим обычным занятиям. Вельяминов попробовал было уговорить государя еще несколько повременить с работой, чтобы ему окрепнуть, но на это его пациент указал на заваленный бумагами диван и произнес: «Вот посмотрите, что здесь накопилось за несколько дней моей болезни; все это ждет моего рассмотрения и резолюций; если я запущу дела еще несколько дней, то я не буду уже в состоянии справиться с текущей работой и нагнать пропущенное. Для меня отдыха быть не может»[29].
Однако наиболее важный аспект всей этой истории – это даже не столько исполнение цесаревичем функций самодержца, сколько восприятие высшими сановниками и великими князьями наследника как полноценного и состоявшегося заместителя государя и – главное – осознание такого восприятия собственной персоны самим Николаем. Поэтому говорить о фатальной неподготовленности последнего императора на момент его вступления на престол вряд ли справедливо. А сам факт чтения наследником министерских докладов во второй половине января, во время болезни отца, можно считать началом, отправным моментом «длинного 1894-го года».
Конечно, уровень компетенции и практических навыков цесаревича именно как будущего самодержца оставлял желать лучшего. Но подобная ситуация во многом стала результатом того, что Александр III вплоть до последнего дня своей жизни избегал наставлять сына о его будущих обязанностях. Николай, между тем, явно тяготился подобной отстраненностью от работы отца. Косвенным подтверждением тому могут быть его неоднократные оговорки в письмах к невесте, принцессе Алисе Гессенской, написанных еще в пору, когда самочувствие Александра III хотя и стремительно ухудшалось, но пока не вынуждало его кардинальным образом менять привычный образ жизни. Так, например, в послании от 11 августа наследник усматривал причину недуга отца именно в перенапряжении, так как «он работал все эти годы по ночам». Через несколько дней, описывая мучившую императора бессонницу, Николай снова винил в отцовской болезни «чрезмерную работу по ночам и нередко до 3-х часов утра»
