.
Самодержавию в его идеальном состоянии, считал обер-прокурор, в принципе не о чем было беспокоиться — в него безоговорочно верила основная масса населения, «простые люди», обладающие высокой моралью: «Народ наш есть хранитель всех наших добродетелей и добрых наших качеств; многому у него можно научиться». Вместе с тем, с его точки зрения (и здесь проходила четкая грань, отделявшая обер-прокурора от сторонников демократического переустройства общества), народ сохранял добрые качества и способность морально «подпитывать» власть, лишь находясь под строгой опекой «сверху». Все его добродетели — это добродетели детей, которые восхищают своей чистотой, неиспорченностью, целостностью взглядов, однако немедленно утратят их, оставшись без родительского попечения. В речи 8 марта Победоносцев сокрушался, что над крестьянами после отмены крепостного права не было устроено новой «надлежащей власти», благодаря чему «бедный народ, предоставленный сам себе и оставшийся без всякого о нем попечения, стал пить и лениться»>{203}. В свете подобных рассуждений получалось, что подлинно «народной» властью является именно самодержавие, опекающее «простых людей»; институты же, основанные на принципах формального представительства, — земства и городские думы — лишь разобщали царя с народом.
Многое из того, о чем говорил Победоносцев, коллеги-сановники слышали от него в той или иной форме, в виде разрозненных замечаний по отдельным вопросам, однако в целостном виде это прозвучало впервые, и эффект от речи был чрезвычайно силен. «Вы можете представить, каким громом упали слова мои»>{204}, — не без самодовольства писал Победоносцев Е. Ф. Тютчевой. Военный министр Милютин отметил в дневнике, что многие из присутствующих «не могли скрыть нервного вздрагивания от некоторых фраз фанатика-реакционера». Фактически вставал вопрос об отказе от принципов, которые определяли правительственную политику предыдущих десятилетий и успели, как казалось современникам, достаточно прочно войти в идейный арсенал пореформенной монархии. «Это было, — писал Милютин о речи Победоносцева, — уже не одно опровержение предложенных ныне мер, а прямое, огульное порицание всего, что было совершено в прошлое царствование… всего, что составляет основу европейской цивилизации… Он осмелился назвать великие реформы императора Александра II преступной ошибкой!»>{205}
Либеральные оппоненты Победоносцева сразу уловили в его рассуждениях влияние чуждой им политической культуры, логика которой была для них абсолютно неприемлема, казалась «дикой», но отличалась своеобразной изощренностью и могла в известных условиях звучать убедительно. Так, Милютин называл наставления, с которыми обер-прокурор обращался к молодому царю, «фарисейскими поучениями и иезуитскими советами»
