Выступая против предоставления бывшим крепостным права свободно распоряжаться их наделами, Константин Петрович поддерживал сохранение крестьянской общины, что отчасти сближало его со славянофилами. С «московскими славянами», как отмечалось выше, правоведа связывали и многочисленные личные контакты, и, в некоторых случаях, дружеские отношения. Однако если Победоносцев и был славянофилом, то в сугубо охранительном духе и, по словам известного историка-богослова Георгия Васильевича Флоровского, «без всякой метафизической перспективы». Использование существующих институтов для конструирования каких-то широкомасштабных планов на будущее казалось ему опасным. Для него была неприемлема «политическая мечтательность, чающая обрести в общине какую-то нормальную (идеальную. — А. П.) форму хозяйственного быта». Данный институт Победоносцев поддерживал по чисто прагматическим соображениям — как дающий возможность предотвратить обнищание крестьянства, однако отказывался придавать ему какую-то этическую или идеологическую окраску, видеть в нем залог самобытности России. Общинная форма хозяйства, заявлял Победоносцев, была характерна в прошлом для многих стран мира и почти везде пережила процесс распада; та же участь «готовится, надобно полагать, общинному землевладению повсюду». Вместе с тем вмешиваться в действие безличных исторических процессов он считал самонадеянным и опасным: «Не настало еще время прямо или косвенно способствовать разложению общинного землевладения… Время это придет само собой (курсив мой. — А. П.), с естественным развитием производительных сил и с изменением хозяйственных условий»>{81}.
В целом консерватор весьма скептически относился к возможности воздействия человека на ход исторического развития, попыткам изменить его направление, всяким проявлениям инициативы в этой сфере. История сама, когда приходит время, всё расставляет по своим местам или, по крайней мере, дает обществу ясные сигналы для начала действий; дело людей — терпеливо ждать этих сигналов. Так, в начале XVIII века не было никаких симптомов начала разложения крепостнической системы, а потому прав был Петр I, когда не только не отменил этот институт, но и способствовал его усилению. При всей нравственной неприглядности крепостничества слепые, имперсональные силы истории еще не подготовили почву для его падения, а поэтому с ним надобно было мириться: «Эта форма, видимо, еще не одряхлела, еще не пережила своего содержания; в противном случае она распалась бы или под ней для нас заметны были бы в обществе следы того внутреннего брожения, под влиянием которого распадаются устаревшие формы»
