«Владычество мысли, — заявлял Победоносцев, — если и доходит иногда до насилия, то это насилие бывает лишь минутным уклонением от истины и скоро исчезает под влиянием той же самой мысли»>{29}.
На сходные принципы опирался будущий сановник, выдвигая предложения непосредственно по проведению судебных преобразований. Суд, по его мнению, должен быть отделен от исполнительной власти: «Если начальник в иерархическом порядке администрации сохраняет при себе право награждать и наказывать судью, отставлять и перемещать его по своему произволу, в таком случае напрасно было бы ожидать от судьи независимости и добросовестности». Введение устного, гласного, состязательного судопроизводства нужно подкрепить созданием подлинно независимой адвокатуры, которая стала бы одним из столпов нового суда. Судья, доказывал молодой реформатор, «должен взрасти и укрепиться не на канцелярских обрядностях», «должен быть свидетелем борьбы судебной, должен испытать ощущения зрителя, ей сочувствующего», а борьба эта «не может быть действительна, жива, плодотворна и поучительна без участия адвокатов»>{30}.
В начале подготовки судебной реформы, как и во время написания памфлета против графа Панина, преобразования представлялись Победоносцеву делом достаточно несложным, не сулящим серьезных конфликтов. «Живая деятельность духа в суде, — утверждал он, — явилась бы сама собой (курсив мой. — А. П.), и те же судьи стали бы действительно судьями, когда бы вместо немой бумаги стали бы перед ними живые люди и совершалось бы перед лицом их действительно живое состязание спорящих. Если бы притом в залу присутствия проник свет, которого она лишена теперь, то ни один судья не мог бы остаться равнодушным свидетелем спора»>{31}. Однако уже на этапе подготовки реформы (не говоря уже о процессе ее реализации) выяснилось, что дела обстоят намного сложнее, нежели казалось Победоносцеву.
Прежде всего, рассматривая реформаторские предложения правоведа, следует отметить, что они, при всём радикализме, ограничивались достаточно четкими рамками. Победоносцев довольно последовательно выступал за переустройство судебного механизма (публичность, гласность, устность, состязательность судопроизводства, независимость суда от администрации), но дальше этого не шел. К перспективам же соприкосновения этого механизма с реальной самостоятельностью общества, закрепленной в определенных (прежде всего выборных) органах, он относился скептически — видимо, они приходили в противоречие с его приверженностью к традиционному укладу с присущей ему размеренностью, определенностью, отсутствием неожиданностей.
