Борьба у престола
После издания 29 апреля Манифеста о незыблемости самодержавия, добившись отставки министров-либералов, Победоносцев приложил все усилия, чтобы полностью отсечь этих людей от всякого влияния на власть и по возможности удалить их из политической жизни. «Ваше Величество, не извольте обманываться, — писал обер-прокурор Александру III сразу после выхода манифеста. — С 29 апреля эти люди — враги Ваши… Если они заговорят о желании отойти отдел, ради Бога, Ваше Величество, не удерживайте их… Важнее всего, чтобы поле было расчищено, чтобы не было людей с раздраженным и раздразненным самолюбием и властолюбием»>{250}. Максимализм, бескомпромиссность российского консерватора, его нетерпимость к тем, кого он считал своими врагами (а значит, и врагами государства), проявились здесь в полной мере. После отставки Лорис-Меликова он потребовал немедленно пресечь инициативу Санкт-Петербургской городской думы по составлению благодарственного адреса опальному сановнику. По некоторым данным, Победоносцев даже предлагал лишить бывшего «диктатора», вскоре после отставки выехавшего за границу, государственного жалованья и земельных владений в России>{251}.
Отставка Лорис-Меликова и его единомышленников означала отстранение от власти самых ярких представителей правительственного либерализма, однако на министерских постах всё еще оставались люди, в какой-то мере близкие по взглядам к недавнему «диктатору». Борьба против них — министра финансов Николая Христиановича Бунге, отчасти министра юстиции Дмитрия Николаевича Набокова — составила важное направление деятельности обер-прокурора в 1880-е годы. Немало сил он приложил и к тому, чтобы по возможности понизить политическую роль, ограничить влияние законосовещательного органа империи — Государственного совета. По традиции в совет пожизненно назначались все отставные министры; в результате он к тому времени стал буквально средоточием утративших власть реформаторов 1860—1870-х годов и уже в силу этого не мог вызывать у Победоносцева ничего, кроме раздражения.
Неприязнь консервативного сановника к Государственному совету определялась и соображениями более глубокого, концептуального характера. Победоносцеву в силу его мировоззрения было в целом не очень понятно, зачем существует специальное учреждение, предназначенное для предварительного обсуждения правительственных мер. Те меры, которые соответствовали «здравым началам» и «исконным основам» государственной жизни, можно было вводить в действие и без длительных обсуждений, лишь условившись о технических деталях их реализации, а все прочие начинания вовсе не имели права на существование. Обер-прокурор регулярно настаивал, чтобы важные, с его точки зрения, нововведения проводились в жизнь по прямым распоряжениям царя либо чтобы тот непосредственно указывал председателю Государственного совета (своему дяде, великому князю Михаилу Николаевичу) сворачивать дискуссию и голосовать так, как требует высшая власть. В целом же, «если бы это зависело от него, он сократил бы до minimum'a деятельность Государственного совета: к чему перемены, к чему новые узаконения, когда еще неизвестно, будет ли от них прок!»
