Как бы ни было, весь тот день я страдала от выказанного мне пренебрежения — так истолковала я тогда благородную искренность ответа, — и для любви уже не оставалось места. Решив, что уже здорова, я приветствовала возвращение свободы. Однако на самом деле я была подобна человеку, получившему смертельную рану: удар так силен, что притупляет все чувства; сперва даже ничего не ощущаешь, но потом боль вспыхивает тем мучительней, чем больше длилось состояние мнимого покоя. Полчище страданий как бы попятилось назад, чтобы сильней ударить, и действительно, они подкосили мое здоровье, сломив главные его опоры — сон и аппетит. А так как я не могла ни с кем поделиться своими горестями, то в довершение бед домашние мои, желая мне помочь, каких только средств не перепробовали. Но все это лишь усугубляло терзания моей запертой на семь замков души.
Единственной ее поверенной могла быть Ирене, давняя моя подруга. Жили мы по соседству; домашние сообщили Ирене о моем нездоровье и просили навестить меня. В эти-то дни дон Гарсиа, уже вполне оправившись от раны, приезжал из Йепеса, и Ирене, сама того не зная, спящая, совершила то, что было не под силу мне, бодрствующей.
И вот как-то под вечер сидели мы обе у окна, а в доме напротив тоже подошел к окну мой недруг; пользуясь благоприятным случаем, он отвесил нам галантный поклон и стал настраивать лютню, бросая взоры, полные восторга, который не смели выразить уста. Эти знаки любви, обращенные к Ирене, я приняла на свой счет; и тут во мне заговорило то ли самомнение, — как во всякой женщине, думающей, что она любима! — то ли возмущение, что человек, недавно отвергнувший мою любовь, теперь позволяет себе такие вольности. В сердцах я захлопнула окно, чем невольно отомстила за свою обиду, помешав ему лицезреть любимые черты. Со словами: «Иисусе, какой напыщенный болван!» — я встала, взяла Ирене за руку и потащила в патио — летом там приятней всего отдыхать. Такой для меня необычный и, казалось, беспричинный поступок, а также румянец, вспыхнувший на моем лице, удивили Ирене, и она сказала:
— Я, конечно, благодарна тебе, любезная Серафина; сама того не зная, ты наказала дона Гарсиа за дерзость — если можно так назвать пылкие, но учтивые домогательства, которыми он меня преследует. Однако речи твои и жесты так резки, я не узнаю прежней кроткой Серафины; любопытно, какое преступление совершил этот юноша и что заставило тебя презреть приличия?
