— Сеньора, просим вас проявить милосердие, свойственное благородным толедским дамам, и помочь этому кабальеро. Велите вашим слугам уложить его в постель, я же тем временем схожу в монастырь за священником, чтобы причастил беднягу, а мой товарищ за цирюльником, чтобы тот, если возможно, спас его жизнь.
Молвив это, он удалился вместе с товарищем. Я была одна в доме, слуги все разошлись — кто с моей матерью и братом, кто в город за покупками для хозяйства. Столь нежданная напасть повергла меня в смятение, но, черпая силы в слабости, я сдернула с головы вышитый платок из камбрейской ткани[30] и как могла туже перевязала рану — она была у незнакомца на груди, под левым соском, и казалась смертельной, кровь так и хлестала. Вглядевшись затем в искаженное болью лицо, я узнала дона Гарсиа. Даже черствое сердце и то исполнилось бы сострадания при его виде, тем более мое, в котором уже зарождалась любовь. Судите сами, что я почувствовала, а я могу сказать лишь одно: удар, нанесенный Этому кабальеро в грудь, пронзил и мое сердце, оно изошло кровавыми слезами, столь же обильными, как кровь, что лилась из раны.
Я принялась звать на помощь соседей, не решаясь подняться с места, — мне казалось, что малейшее мое движение погасит слабый огонек жизни, еще теплившейся в раненом. Вдруг распахнулась дверь, и в комнату вошел наш слуга, а с ним дон Андрес, тот самый кабальеро из Кордовы; приехав на заре в Толедо и не застав нас дома, он отправился вместе со слугой нас искать. Нашел же он больше, чем желал бы, — на моих коленях лежал раненый мужчина, а весь мой вид изобличал любовь и сострадание. Дон Андрес тотчас узнал меня по портрету, ему присланному; видя мое горе и убедившись, что у ног моих лежит не мой брат, он вообразил, что кто-то, пекущийся о моей чести, застал этого мужчину в моей комнате и, мстя за позор, ранил наглеца. В порыве неистовой ревности он выхватил из ножен шпагу, намереваясь выпустить на волю душу, которая, борясь с жизнью, стремилась покинуть свое исконное обиталище. По его гневному жесту я заключила, что именно он ранил дона Гарсиа и теперь, не Удовлетворенный местью, хочет довершить свое дело последней печатью жестокости. Со всей отвагой женщины любящей и оскорбленной я вскочила с места, схватила его за руку и стала кричать громче прежнего, призывая бога и людей покарать насильника.
Прибежали на мой крик два альгвасила — их немало наезжает из Толедо, чтобы обходить дозором виллы (а зачем, о том они ведают). Увидав раненого у моих ног, дона Андреса с обнаженной шпагой и меня, всю в крови, уверяющую, что это убийца, они схватили дона Андреса. В это время вернулись из монастыря моя мать и брат с домочадцами; они узнали в задержанном будущего зятя и шурина и, выслушав сбивчивые объяснения присутствующих, решили, что я отказалась пойти к мессе с тайным умыслом впустить в дом дона Гарсиа, дабы он овладел тем, что теряют вмиг и оплакивают век. Брат мой до того рассвирепел — человек он горячий и необузданный, — что накинулся на меня с обнаженной шпагой; но собравшиеся люди его удержали и отвели меня на соседнюю виллу. Оттуда, по приказу коррехидора, меня отправили в дом одной знатной вдовы — там я должна была жить под надзором, как бы в тюрьме. Брат мой уехал в город, дона Андреса увели в тюрьму, а дона Гарсиа оставили на вилле под охраной двух альгвасилов; он вскоре пришел в себя, но пока еще не знал, в каком сплетении событий оказался замешан. Его раной занялся цирюльник под наблюдением лекаря, оба весьма искусные в своем деле; они обнадежили дона Гарсиа, что рана не так опасна, как сперва казалось, однако не советовали ему в таком состоянии уезжать с виллы. Моя матушка, убитая горем, отправилась в город. Тем временем на виллу вернулся второй из двух незнакомцев, тот, что ходил за священником, и заявил во всеуслышанье (а товарищ его, приведший цирюльника, подтвердил), что о происшествии им известно лишь следующее: проходя поблизости, они заметили, что у ограды виллы дерутся — двое мужчин нападают на одного, но, пока они подбежали, этот кабальеро был ранен и упал, а нападавшие пустились наутек в сторону монастыря святого Бернарда. Раненый был без чувств; движимые состраданием, они понесли его на виллу и попросили меня оказать ему помощь, пока они приведут врачевателей ран телесных и душевных. Истинность их слов, сказали они, подтвердят следы еще не высохшей крови на месте стычки.
