, изобильными красой, когда б не хранили ее так ревниво; хрустальными шарами, Млечным Путем на небесном теле и, наконец, грудями Ирене — лучше не скажешь. На них покоилась правая ее рука, точно она прислушивалась к ударам сердца, отбивавшего часы моих страданий; но, быть может, этим жестом она показывала, что клянется не любить меня? Левая рука — прекрасный пьедестал, достойный своего монумента! — подпирала голову, и обе руки были так ослепительно-белы, тонки и гибки, что змеями обвились вокруг моего сердца. Не стану описывать просветы неба, которыми, благодаря хлопотам жары, мне разрешило любоваться одеяло, это облако, открывавшее моему взору святыни луны лишь кусочками, — я должен соблюдать почтение к даме и благопристойность нашей беседы.
Теперь, надеюсь, вам ясно, что столь внезапное нападение могло без труда сокрушить застигнутое врасплох сердце. Вообразите состояние человека, заставшего в своем доме вооруженного до зубов врага! Одно знаю наверное — я хотел бы всю ночь так стоять, любуясь этой неземной красой и предаваясь философским размышлениям. Однако они вдруг были прерваны — спящая победительница перевернулась на другой бок, и так же перевернулось у меня в груди сердце от страха, что она проснется. Я вмиг прикрыл фонарь, затаил дыхание, но вскоре убедился, что сон не выпускает ее из своих объятий и я нисколько не мешаю ему наслаждаться своей любовной добычей, — красавица продолжала спать. Видя, что свет не помеха владыке ночей, невольно осыпавшему меня милостями, я снова позволил своднику-фонарю выпустить из щели робкий луч и собрался выйти из комнаты. Но прежде, дав волю дерзкому желанию, я запечатлел оттиск своих губ на мягком воске прекрасной руки, — той, что покоилась на груди, — и мне почудилось, что промеж точеных пальцев, как сквозь решетку, мои уста коснулись снежного холмика.
У изголовья кровати висел на серебряной цепочке крест, украшенный алмазами и изумрудами; мне захотелось иметь что-нибудь из вещей красавицы, и я решил взять крестик в обмен на мою свободу и на образок пречистой девы, выигранный в карты. Сняв с шеи золотую цепь, я шелковой ленточкой привязал к ней на шесть узлов свою безделушку и повесил ее на место крестика. Лишь тогда с великой неохотой вышел я из комнаты и тихонько запер дверь — ноги не желали мне повиноваться, все норовили повернуть обратно, в угоду глазам, еще не насытившимся райским блаженством, что неожиданно выпало на их долю.
