— Смело, — сказал Полуянов. — Если бы они вас послушали, то вам бы живым ноги не унести. Вы против правых, что ли, так я вас понимаю?
— Я ни против кого. Я сам по себе. Я просто вам говорю, что они, дураки, перепутали российское и русское. Вот Федор Михайлович Достоевский эту разницу хорошо понимал. Сталин был более русский человек, чем Николай Первый, а Лазарь Моисеевич Каганович, может быть, более, чем граф Толстой. И любой наш классик, будь он хоть сто раз Бабель, русее любого русака. Потому что русский — это не тот, кто в Рязани родился, а тот, кто жить согласен по-нашенскому.
— Петр Чаадаев считал, что это от огромности пространства.
— Петенька Чаадаев? Да он просто сбрендил. У него главная, идея, что у русских не было до Петра своей истории. Тут он здорово угадал, хотя и писал все свои сочинения по-французски, чтобы выразить поточнее русские мысли. От этого он, кстати, никак не может считаться французом. Он, бедолага сумасшедшая, полагал, что теперь, после него, история начнется. Но мы-то с вами прожили после Чаадаева еще сто с лишком лет. И что же видим? Что вся советская, к примеру, история — вранье. «Краткий курс», и более ничего. И теперь ее снова надо переписывать. Вы задумайтесь: отчего это в России такая страсть не иметь своей истории? Не может это быть случайным, если нация непрерывно уничтожает, перемарывает историю, не дает ей устояться, войти в национальное сознание. Тут глубокая причина должна быть.
— Ну и в чем она? — спросил Полуянов.
— А причина в том, что российской схеме жизни нужен только один день, сегодняшний или вчерашний. Ей нет дела до истории. Да и что нам считать своей историей? Запрещенную на Украине «Историю украинского казачества»? Придуманную ссыльными сталинскими каторжанами историю казахского народа? Историю Соловьева? Варягов? Что?
— Страсть у нас уничтожать свою историю — это точно. Да ведь не одни мы такие дураки.
— Дело в том, что система российская, как я уже имел честь доложить вам, биологическая. А в биологии живое натекает на живое и своей истории не имеет. Так что мы и не люди пока, мы лес беспамятный.
— И сколько же еще этот лес будет расти? Скоро ли собираетесь стать человеком?
— Вот чего не знаю, того не знаю! — отвечал прохожий. — Некоторые считают, что наше болото стоячее весь мир переживет. Японцы тыщу лет сидели под императором, как замороженные, а потом оказалось, что они для человечества в двадцатом веке самые важные люди: у них и электроника, и чудеса всякие, и компьютеры.
