Поэтому, насладившись троекратным чтением статьи из веймарской газеты, он с удовольствием поставил поперек ее текста свой приговор: «Гнать ногой под зад!» Всякому здравомыслящему человеку было ясно, что гнать надо было не знаменитого французского скульптора Родена, а своего зарвавшегося наглеца, осмелившегося представить благочестивой публике города Веймара рисунок обнаженной женщины, сидящей на корточках. Так что вернувшемуся из Индии эрцгерцогу ничего не осталось, как выгнать ногой под зад своего уже бывшего фаворита графа Гарри из созданного им музея. Не помогли ничьи просьбы и ходатайства и даже слезы любимицы эрцгерцога Элизабет Ницше. Он был неумолим.
Но увольнение с поста директора недостаточно выполняло приказ императора насчет ноги под зад, тем более что граф Гарри был финансово независим и жалованья не получал. Нужен был еще один пинок, более чувствительный, вроде плевка в лицо. Император был крут. Эрцгерцог не то чтобы его боялся, но слегка трепетал в предчувствии его гнева. А сомнения не было в том, что прусский посол в Веймаре детально докладывал императору обо всем происходившем при дворе эрцгерцога.
Плевок в лицо получился сам собой, когда во дворце эрцгерцога был устроен прием в честь благополучного возвращения его светлости из Индии, где он участвовал в опасной охоте на слонов. Эрцгерцог лично пожал каждому приглашенному на прием руку, и только когда к нему приблизился граф Гарри, демонстративно повернулся к тому спиной. Гарри на секунду онемел от такой несправедливой обиды, но быстро взял себя в руки и спокойно отошел к окну, будто просто проходил мимо его светлости, вовсе не рассчитывая на его рукопожатие. Маневр этот, конечно, никого не обманул — все, особенно враги и завистники, хорошо поняли, что произошло.
Простояв у окна несколько минут, Гарри не спеша покинул зал и спустился в сад по парадной лестнице. Убедившись, что никто из придворных его не видит, он быстрым шагом вышел на дворцовую площадь и, не взглянув на вереницу фиакров и карет, дожидавшихся окончания церемонии, отправился пешком по нарядной центральной улице. Накрапывал мелкий дождик, но Гарри это не замечал: по его лицу текли слезы — он оплакивал свою так нежданно-негаданно рухнувшую заветную мечту!
Гарри не помнил, сколько времени он шагал мимо красивых особняков центральной улицы, сжимая кулаки и утирая слезы. Неужели у него не будет больше дорогого его сердцу музея, в который он вложил столько сил и любви? Неужели больше никогда ему не удастся создавать великих художников — находить их, приручать и открывать миру, прирученных? Один Майоль чего стоит — кто бы, кроме Гарри, умудрился прославить такого неотесанного мужика? А остальные? Трудно сосчитать, скольких он вытащил из небытия и безвестности, не только художников и скульпторов, но также поэтов и драматургов. Одним из его достижений был Гуго фон Гофмансталь, которого после премьеры «Царя Эдипа» без сомнения можно смело назвать величайшим современным поэтом Германии. Где бы сейчас был Гуго без постоянной поддержки графа Гарри?
