На отмелях балтийских побережий,
Где голос застывает в янтаре
И не звучит, и только ветер свежий
В древесной разбивается коре,
Ища пути на Запад из прихожей
Европы, где цветастый половик,
На редкое животное похожий,
Как выходец из запрещенных книг.
О да! О ja! Здесь это все умеют.
Каким наречьем ни переводи,
Каких обмолвок ни держи в уме и
Ассоциаций — их хоть пруд пруди, —
Но беглое касание предмета
Скорей подскажет, чем изгиб ума,
Нужда какая порождает это,
Какая воля и какая тьма.
На площадях, где сумрачные ночи
Брусчатку высветляют, как паркет,
Жизнь кажется туманней и короче,
Пока ее не обнажает свет,
Пока ее идея мировая
Не зажигает сразу, как витраж,
От сала и картошки отрывая,
Другой предпочитая антураж.
Увы, идея непереводима,
И возвращаться нечего за ней
В края, где в декабре туман от дыма
Не отличить — какой из них темней?
Когда, к заросшим паркам подступая,
Зыбучие пески переходя,
Пустого моря влага ледяная
Рябит от бесконечного дождя.
Лишь пар дыханья подтверждает: живы
Все эти побережья до сих пор,
Которым, как народные мотивы,
К лицу поллитра, шмайсер, Кьеркегор.
Следы зубов германских и российских
Береговая линия хранит.
Так кошка мышь хватает, и, потискав,
Ей придает вполне съедобный вид.
На отмелях обкатанные смолы,
Стихи живые цвета коньяка.
Порой волна подхватит ком тяжелый
И лупит в берег, бьет наверняка
В то место, где система корневая
Висячих сосен, растеряв песок,
Еще цепляется, полуживая,
За воздух, но уже сгустился сок
Беспомощных корней, отяжелела
Лесная кровь, и лишь свинцовый пот
Обременяет рвущееся тело,
Взмахнувшее крылами неумело,
Чтоб обратить падение в полет.
