Именно часы на граммофоне и вышли из строя, но у нет особенного рвения починить их: часы как стали, так и стоят. И поделом им: не они ли приноравливаются ко всякому времени, вместе со временем меняют внешний облик, но не изменяют своего нутра, сопровождая нас, мерно отсчитывая наши шаги на пути, по которому мы идем, прижав к себе все дорогое — на пути к смерти. А если кто, возомнив, что время принадлежит ему, бодро настраивает часы, чтобы их стук, который для него что свирельная трель, сопровождал бы вечное его восхождение, тогда часы ухмыляются в своем железном сердце, зная, что и его они переживут. И как бы часы не видоизменялись, их сущность остается неизменной, как и их раскрытая змеиная пасть, где язык вращается между двенадцатью зубами… Но все же часы несчастны каиновым несчастьем, потому что священные ворота смерти, до ворот которых они сопровождают и людей, и тварей, и растения, и предметы, наглухо закрыты для них самих. И под грузом постылого бессмертия плетутся они по постылой дороге.
Старушку не одолевают эти тяжкие размышления. Уставившись на экран, с собачкой на коленях, она сидит и слушает пение, раздающееся из огромной завязи граммофонной трубы, и как бы ни трогала ее песня, с лица ее, пока включен телевизор, не сходит едкая улыбка.
Собака начинает дремать, и, осторожно посадив ее в граммофонную трубу, старушка наклоняется и начинает натягивать пружину граммофона.
Вдруг до ее слуха доходит голос соседского телевизора, словно он вошел сквозь стену. Мужчина, до этого беззвучно открывавший рот на ее экране, схватив этот голос, заговаривает им. Он и в лице меняется: оживает и становится увереннее. Пользуясь такой вот паузой граммофона, сквозь деревянную стену, разделяющую обитель старушки с соседями, входит звук родного брата ее телевизора. Этот показывает, тот говорит.
Но сейчас она не слышит; служит перед граммофоном, как пред алтарем. До отказа натягивает пружину, меняет иглу. Прежде чем поставить, она запускает диск, затем долго и аккуратно чистит диск бархоточкой. Ставит. Торжественный орган наполняет комнату, его голос сопровождается шумом, словно это помехи из времени, откуда доносятся его сигналы. Старушка устраивается поудобнее: вскоре мелодия захватывает и уносит ее далеко. Только голубой экран освещает комнату в сумерки. На стене сзади качается ее длинная тень, словно тень маятника в перевернутом виде. Портрет ее отца, попадая в эту тень, гаснет, потом снова начинает мерцать в темноте, словно малый маяк. Руки старушки делают привычное дело: меняют пластинку, когда песня кончается, крутят ручку. Время для нее сжимается в одно мгновение и это мгновение, как говорится, тонет в море воспоминаний.
