Старый Ван Вей сидел на пригорке в Позе Покоя. Бледно-голубые иероглифы голубей повисли на рисовой бумаге пространства над долиной у желтой реки. Голуби весело притворялись, будто по-прежнему не доверяют ему. Это забавляло детскую душу мудреца. Он улыбался. Его фарфоровая фигурка как бы говорила птицам: только сядет один из вас мне на плечо, как я тут же клацану зубами и вопьюсь ему в бок. Голуби в ответ давали знать, что понимают древнекитайский юмор, но и о человеческой природе не забывают. Такую игру затеяли с человеком любящие его птицы. Ван Вей улыбался и длинные лучи его улыбки заполняли матовое пространство у желтого изгиба реки. Включаясь в игру светотени, голуби раскачивались на этих лучах, радостным воркованием сообщая друг другу: нашу природу человеку не обмануть. Голуби знали, что человек понимает их язык. Он сейчас весь ушел в себя, он ушел в себя глубже, чем когда-либо, но в покое его плеча им виделся призыв. А когда еще ярче, еще упруже стали лучи его улыбки, голуби увлеклись катаньем на этих лучах и не догадывались, что природа их все таки обманула, что они не почувствовали того, что должны были почувствовать диким нутром. Улыбка, которой изошел поэт, была последней — умер дедушка Ван Вей.
Не стану признавать жизнь за учителя, сколько бы ни била она по голове. Я иду по горам. В небе банальные орлы, словно в стихах о Кавказе. И холм 1, и холм 2, и холм 3. Я — злой и усталый. Вещмешок с грузом не менее двадцати килограммов отягощает плечи. А душу отягощают мысли, которые не удалось стряхнуть с себя, когда, перешагнув пределы низовья, вступил в горы, где все должно быть по-иному.
Я смотрю окрест: все красиво, как и должно в горах. Но не менее, чем грузом за плечами, раздражен отсутствием ожидаемой благодати. Вдалеке угадываются звуки. Кажется, свирель.
Стало быть, недалеко пастухи. Скоро-скоро по пути меня настигнет ночь и звук свирели выведет меня на дорогу до охотничьего балагана, где можно переночевать.
Нет, никогда не уступлю жизни учительского права бить меня по голове. Вот и тут: мне незнакома не только топонимика знаменитых этих окрестностей, но и все, чем они знамениты. Горы перед собой называю про себя: холм 1, холм 2, холм 3. Солнце, обычное, как в низовьях. Солнце без лучей, без сиянья, как вырезанный в небе круг. Разреженный воздух вызывает сердцебиение, от чего за плечами еще больше тянет своя ноша весом в двадцать килограммов. И близость заката напоминает, что еще далеко до становья.
