— Живее! Ловчее! Смелее!
Водрузили косулю в фургон «Москвича» и уехали.
И закипела работа на второй же день во дворе Нагана. Сразу несколько рабочих, присланных из межколхоза, принялись за кладку. Мысль о втором этаже пришла сама собой.
Вечером, помыв руки и стряхивая с них воду, Наган зашел в мазанку. Жена согнулась над старшим сыном. Наган подошел к лавке. Отведя мокрые руки назад, нагнулся и приложился губами к лобику сына.
— Жар у него, — произнес он шепотом.
А о последующих событиях надо просто скороговоркой, потому что и так все понятно. Наш пригласил домой Уважаемого, крестника его сынишки. Отличный накрыл стол, где Тамада был тамадой, Старец — старцем, Уважаемый — уважаемым. Когда гость потянулся было, пытаясь ухватить за косу девчонку, прислуживавшую гостям, а она увернулась, Тамада сказал, что это — жизнь, Сухопарый же не преминул издать боевой клич. Наш недовольно пригрозил ему взглядом, но Сухопарый не глядел в его сторону, и Нашему пришлось глазами же сказать остальным соседям, что старик вот каков, а не пригласишь — обидится. Все тут же заметили, что Сухопарый сильно захмелел. Чтобы скрыть от гостя это обстоятельство, Тамада запел песню Ажейпша, Наш повторил, что, имей он миллион, и миллиона не пожалел бы для Уважаемого, намекнул, что наши ребята — точно так, как для Уважаемого голыми руками поймали косулю, — сделают все что угодно для него, лишь бы тот рос и продвигался в должностях. Потом Сухопарый вскрикивал, пытаясь помочь тем, кто погружал косулю в «ГАЗ-24» Уважаемого, но только всем мешал, Тамада командовал — одним словом, Уважаемый увез косулю, чтобы расти и продвигаться в должностях.
Обратились к вещунье, и она вывела из гадания на фасоли, что Ажейпш гневается и надо, чтобы косуля была возвращена хозяину. Доктор Гвазава в свою очередь констатировал у малого воспаление легких. Когда Старец с двумя спутниками пришли к Нашему, Наш был огорчен не на шутку, что предлагают ему требовать от Уважаемого вернуть подарок, и намекнул, что есть еще в нашей деревне пара стариков, ни в чем Старцу не уступающих, отчего трехфигурное изваяние заволновалось, напоминая древнегреческую скульптуру из учебника, мучимую змеями гнева, страха и центробежной энергии.
Мать поила мальчика деревенскими отварами, Гвазава приходил делать ему уколы. Мальчик все принимал безропотно, но лучше ему не становилось. Отец, хромая, метался по хижине.
А после сумерек наступила тишина. Отец, схватившись за голову, уселся у очага. Мать, тоже обессиленная, сидела в ногах мальчика. Лампочка под потолком с одной стороны была занавешена газетой, чтобы не слепило больного. Свет полукругом падал на пол, оставляя темным место, где он лежал.
