Я не помню, что ощущал при поспешном и преждевременном своем погребении, но помню, о чем думал. Не предсмертные, не возвышенные мысли промелькнули в бошке, а странные, светские — свидетельство того, что душа знала, что это не смерть, это ерунда. Я подумал про себя, что если все-таки выживу, несмотря на коричневый дождь, то — и война закончится ведь когда-нибудь, — при первой же возможности я поеду в Москву, чтобы первым делом прийти на концерт прекрасной Танечки Булановой. Я приду на концерт с букетом колумбийских роз, при френче и при галстуке, как голландский коммивояжер среди московской джинсовой попсы. Т. Буланова будет плакать на сцене, а я в партере. Но меня все хоронит и хоронит. Ей, Танечка, явно зазияет пустотой, как вырванный зуб, единственное кресло в переполненном зале твоего концерта!
Затем я впал в естественное забытье. Это была контузия, легкая контузия. А когда меня эксгумировали, то есть попросту потрясли, смахивая с меня тонкий слой земли, и по щекам меня пришлось бить, и в горло вливать тамышской особой чачи.
Только на холм спустились сумерки, кончилась и стрельба. И вскоре мы поднимались наверх, к нам присоединялись бойцы, которых заменили на позиции.
Все живы! Это потом многие их них погибнут. Пока только один ранен. Село еще живо. Идут вчерашние мои школьные ученики (я здесь работал учителем), мои сородичи, чертыхающиеся, голодные.
Бой был не бой, а одна из перестрелок ежедневных, чистая туфта. Но для меня — первый бой.
И я конечно же выжил. Нахожусь в белокаменной уже более года. И вот однажды бреду вечереющей Москвой до временного дома. Я при френче и при гаслтуке, и еще в широком белом плаще, в кармане которого початая плошка коньяка. На углу Проспекта Мира и Орлово-Давыдовского переулка я останавливаюсь. Прямо передо мной на полстены, на полугла огромная афиша с изображением Т. Булановой. «Скажи мне правду, атаман: зачем тебе моя любовь, когда на свете льется кровь…» — словно говорит ее широкий белый взгляд. Концерт состоялся днем раньше и без меня.
Как быстро забыл я обет, данный самому себе в тот памятный день, 17 ноября 1993 года, в Ануа-рху. Я загрустил, в сердце моем — вдруг пустота. Пустота, подобная единственному незанятому креслу, что зияет как вырванный зуб на аншлаге концерта Булановой, который так и не посетил.
Зачем тебе моя любовь!
